ГЛУПАЯ ВЫХОДКА Ж-Б БОТЮЛЯ
Владимир Богомяков (12/11/02)

Я лежал дома, болел и, решив развлечь себя чтением, прочитал в № 2 журнала «Логос» за 2002 год работу Жана-Батиста Ботюля «Сексуальная жизнь Иммануила Канта». Точнее, это текст одного из докладов, сделанных Ботюлем в Парагвае в 1946 году. Интересная деталь - через год Ботюль умрет. Читает он свой доклад не просто перед простыми парагвайцами, а перед немецкими эмигрантами из колонии «Нуэва-Кенигсберг». Под ударами наступающей Красной армии около сотни немецких семейств бежали из своего родного Кенигсберга, чувствуя, что никогда более они туда не возвратятся; они добрались до Южной Америки и здесь основали свою колонию, Новый Кенигсберг, поскольку старый уже на небе, уже в облаках.

Причем все эти немецкие эмигранты были почитателями Канта и его последователями: не философами-кантианцами, но последователями образа жизни Иммануила Канта - они спали, как он, одевались, как он, совершали непременные ежедневные прогулки в одно и то же время, так, чтобы по ним можно было проверять часы. Наверное, бедные немцы особенно ценили у Канта его немецкий распорядок: подъем без пяти минут пять утра, бокал венгерского вина без четверти час, постоянные +15 про Цельсию в рабочей комнате, послеобеденную прогулку. Несомненно, нравилось им и то, что Кант никогда не покидал Кенигсберг и не интересовался женским полом (помятуя, в каком развратном веке мы живем, следует, конечно, добавить - и мужским, в плохом смысле слова, тоже не интересовался).

И вот перед этими кантианскими фундаменталистами Ботюль делает доклад о сексуальной жизни Канта. Странная тема, если известно, что Кант всю свою жизнь прожил девственником! Поражает то, что на эту тему докладчик умудряется сказать очень много; доклад должен был продолжаться несколько часов (кроме него, привез еще 7 докладов на другие темы).

И вот бедные немцы слушают и слушают, а Ботюль говорит им и говорит: о том, что Кант, несмотря на свои метр с кепкой, был изрядным щеголем, о том, что был он ипохондриком и меланхоликом, страдал галлюцинациями; о том, что во время философских прогулок он регулировал шаг и процесс потоотделения, не давал мыслям блуждать; о том, что Кант фанатично просто удерживал в себе свои телесные жидкости: он никогда не плевал (прямо как Порфирий Иванов), до обморока боялся не то что вспотеть - хотя бы капельку пота потерять (у эсэсовцев, наоборот, способность к потению считалась признаком арийской расы), ну уж а про сперму, что и говорить (мол, сперма = пневма).

Ну, это еще - ладно. Дальше французик из Бордо совсем разошелся и стал говорить нечто совсем уж несусветное. Понес про метафизический разврат, про прорыв метафизического либидо, про то, что Кант-то человек духовно больной, до старости не изживший умиление Сведенборгом и паранормальными явлениями. Мол, знаем мы, что такое ноуменальное и вещь в себе. Видеть ноуменальное под феноменальным означает ни что иное, как стремление заглядывать под юбку. Почему, спрашивает Ботюль, Канта столь интересовало возвышенное? Ясно почему: Кант пишет про возвышенное в природе, про все эти громоздящиеся грозовые тучи, ураганы, водопады; в человеческом же мире нет ничего возвышенней вульвы. Поразительная французская логика, из любой точки устремляющаяся туда, где конец перспективы. Ботюль сообщает оцепеневшим немцам, что лучшие специалистки по вещи в себе - это проститутки. Истину, истину хотите, козлы?! - восклицает он. Вон она ваша Истина на стенах в Сорбонне, где везде нарисованы обнаженные и легко одетые женщины; их специально окрестили Справедливостью, Добродетелью и проч., но на самом деле они из борделя и зовут их Мими, Лулу и Кики.

В коитусе человек опускается до уровня животного, говорит Ботюль. Философы борются с этим, они размножаются без секса, формируя коллективное тело, возрождающее себя в духе посредством дружбы. Философия жертвует человеку семя духа - чернила. Ах, как красиво сказано, не важно, что сказано глупо и не верно. Человек и в коитусе может быть человеческим и не просто человеческим - может быть религиозным. Ну а немцы, отчего же молчат немцы, почему они не начистят рыло этому сексуально озабоченному выскочке, посягнувшему на святая святых, на их дорогого дедушку Канта?

А он посягает, да еще как посягает! Он говорит, что Кант - человек в коконе (в футляре) или в смирительной рубашке; юношей того времени в интернатах пеленали на ночь, чтобы не дать им заниматься мастурбацией. Но Кант, говорит Ботюль, мастурбирует даже связанный по рукам и ногам. Ночью он шляется по общественному парку и думает: «Две вещи наполняют мою душу всегда новым и все более сильным отвращением: бред во мне и черная ночь надо мной». И, подумав так, Кант бредет знакомым маршрутом в публичный дом. Фуфло он, ваш Кант: днем - респектабельный философ, ночью - развратный либертин. И, подводя итог, Ботюль говорит: и хорошо, что это чудовище оставалось бесплодным, он мог бы наплодить столько окаянных потомков, о которых трудно было бы даже что-либо сказать...

Мог ли роль Ботюля сыграть (по-своему) о.Павел Флоренский? Он исповедовал самое решительное анти-кантианство и даже, как пишет С.С.Хоружий, "на защите магистерской диссертации, с немалым красноречием и пафосом клеймил Канта, как «столп злобы богопротивныя», что из уст его было совершенно равнозначно признанию Канта - если и не самим антихристом, то уж во всяком случае, одним из братии крупных бесов». (См. С.С.Хоружий. Миросозерцание Флоренского. Томск, 1999). Нет, не мог бы, ибо и обличая, о.Павел уважает старика Канта. А Ботюль все время заверяет «я Канта люблю», «я Канта ценю», а сам вон что...

Немцы, я думаю, не отправили Ботюля после этого чудесного доклада в газовую камеру по одной простой причине. Вопреки намерению докладчика всякому стало понятно, что жалкое-то чудовище - это сам Ботюль. Он же парадокс хотел завернуть: сексуальная жизнь и у девственника, ха-ха, ведь каждый француз знает, что сексуальная жизнь - это когда - под юбку, а смотреть весь урок на девочку на соседнем ряду; а явиться к даме на беседу в чулках с удивительной лентой, проходящей сквозь два корпуса карманных часов, имеющих форму футляров и укрепленных на каждом бедре; а залюбоваться вдруг на улице прекрасной седовласой старушкой - это все, конечно, не сексуальная жизнь, какой бы француз сомневался! И чем более жалко выглядел сопливый Ботюль, тем более ярко светил каждому немецкому сердцу прекрасный и розовый, как пряник, дедушка Кант.


источник: Топос