ВСЕГО ЛИШЬ НОГТИ
Владимир Богомяков (11/06/02)

Я неправильно сделал: болея гриппом, взялся читать сборник рассказов "Ногти" Михаила Елизарова. Параллельно, как я это частенько делаю, читал номер 5 "Контркультуры" за 2002 год. И особенно внимательно читал статью Сергея Жарикова про трэш. Про то, что русский трэш - это спасение для России, что это манифест абсолютных натуралов с банкнотами в качестве туалетной бумаги, что это долгожданный конец просвещенческой галиматьи о равенстве всех людей, что это изысканная интеллектуальная игра, ведущаяся по правилам гомеопатии, где вы сами выбираете свой яд... Но мне не хотелось никакого трэша. Хотелось послушать сказку, а я зачем-то взялся из любопытства читать Михаила Елизарова.

Михаил Елизаров издан в Ad Marginem; по словам М.Немирова - это издательство истеблишмента, вот и посмотрим, о чем истеблишмент любит читать. Елизаров, как и Лимонов, харьковчанин. Лев Данилкин написал, что Елизаров = Сорокин + Пелевин + Мамлеев. Это так, но еще, наверное, нужно Виктора Ерофеева сюда добавить, который очень ощутим в некоторых рассказах. Вот, например, в первом (ключевом?) под названием "Почему не удавили детской шапочкой". Омерзительный мир: врачи в роддоме, родители, христиане, женщины, собачники, девственницы. Омерзителен даже борщ, в котором пластинки лука плавают, как остриженные ногти. Омерзительна физиология, омерзителен душевный мир, все омерзительно... Одна лишь только бабушка ничего себе, бабушка, рассказывающая о том, как разные дети умирали. Территория хорошего нигде не располагается, ее нет и в самом авторе, т.к. автор мерзок и самому себе. Больному не надо бы такое читать, а надо бы, наоборот, жизнеутверждающее что-то, но зачем-то читаю, видимо, очень желаю понять, что же нравится читать истеблишменту. У Сорокина часто смешно бывает, а тут не смешно. Или, наверное, какой-нибудь шок предполагается, но шока никакого нет: хочется надавать автору пендалей, как эксгибиционисту, выслеживающему девочек у кладбища.

Рассказ "Для начала нам нужен": муж, приехавший из командировки, убивает молотком жену и ее любовника, разговаривает с мертвыми телами, предлагая им выбрать цыпленка, котенка (так жена называла любовника) или его большой толстый пенис, прыгает с балкона. Рассказ "Допрос": муж допрашивает неверную жену с целью "вскрыть этот нарыв", заставляя сообщать омерзительные подробности, без подробностей было бы, может быть, ничего, а так... Рассказ "Старик Кондратьев": одинокий старик сошел с ума, совокупляется с мешком картошки, гречневой крупы и сахара; потом, конечно же, остается только лишь повеситься. Неожиданно вспомнил Макса Нордау и его книгу "Вырождение", которая сначала была очень модной, а потом автор долго был объектом насмешек. Нордау, врач по образованию, говорит, что Л.Толстой, Ф.Ницше, О.Уайльд, П.Верлен - больные люди, вырожденцы, психопаты. Из литературы исчезли здоровые авторы и литература стала социально опасной, отказавшись нести доброе и вечное, только тупые люди не понимают этого, радуясь галиматье, названной литературой. Вызывал насмешку сам термин "вырождение", употребляемый Нордау: дескать, какая же там может быть норма, когда человек не факт, но акт, когда он есть существо без сущности и с одним лишь существованием, вкладывающее себя в какой угодно проект и смело идущее за самосотворенные пределы... Читая елизаровские рассказы, я понял, что Нордау был не так уж далек от истины.

Рассказ "Крым" - нелепое, ничем не закончившееся соблазнение киоскерши. Рассказ "Судья Антонина Васильевна Баранцева" о том, как была такая женщина, работавшая судьей, и имевшая особенность пахнуть испражнениями. Почему бы ей для разнообразия розами ни пахнуть? Рассказ "Любимая" - тупая развратная девица ведет нескончаемый перечень: с кем спала и при каких обстоятельствах. Есть такие книги - читаешь их и ожидаешь чего-то, а здесь ничего не ожидаешь, понимаешь, что мир на веки вечные останется таким: фекальным, вагинальным и кровавым. Можно ли назвать эту литературу сатанинской? Наверное, о сатанизме в литературе можно говорить в двух случаях. Во-первых, если показывается прекрасность и блистательность греха и порока. Во-вторых, если говорится, что в мире ничего нет, кроме зла и мрака, а добро и свет - это лишь иллюзия, способная вызвать лишь громкий злобный смех. Наверное, ко второй категории рассказы М.Елизарова вполне можно отнести.

Хотел уже с раздражением отбросить книжку - пусть истеблишмент ее и читает! - но вдруг попалось что-то смешное. "От прочих мужчин я отличаюсь тем, что перед совокуплением говорю женщине приятные слова и дарю шоколадку. Женщины платят мне глубокой привязанностью за такое понимание их уродливой психологии. Кто не удержался бы от оскорблений: вот, мол, сучье племя, за поганый какао-бобовый суррогат копыта раздвигаете! - и непременно обидил бы. Я же если и уколю: "Ну ты и дешевочка!" - то сделаю это мягко, потреплю ей волосики на лобке, и женщина повеселееет и усмехнется своей незамысловатой продажной природе". Это начало рассказа "От прочих мужчин я отличаюсь". Потом прочел повесть "Ногти", которая мне неожиданно понравилась. И там ни без дряни, конечно - например, умирает один из героев и ангелы принимают его с тихими матами. Ну, да! Разве могут ангелы как-нибудь по-другому? Начиная с дебильной строки Высоцкого, у которого "ангелы поют такими злыми голосами" в песнях и книгах косяком пошли подобные "ангелы", диалектически выражающие свою ангельскую природу через злобные слова и сомнительные поступки.

Но сама история про дружбу олигофрена и горбуна, прошедшую через все психбольницы и интернаты, показалась мне вдруг трогательной, несмотря на все ужимки и прыжки Елизарова. Наверное, потому, что в детстве часто я воображал себя горбуном или каким-нибудь уродцем. "Няньки, бывало так и кричали: "Слышь, для тебя новый массажер придумали, чтоб горб исправить. Знаешь как называется?" Я отвечал: "Нет", а они: "Могила!" - и смеялись до колик. На медосмотр, в столовую, на прогулку меня звали, искусственно огрубля голос под Владимира Высоцкого: "А теперь Горбатый! Я сказал, Горбатый!" - если я мешкал. Однажды, я уже был постарше, директор нашего интерната в присутствии врачей, сестер и нянек подозвал меня и сказал: "Угадай, как ты будешь называться, если станешь пидарасом?" Я промолчал, чувствуя подвох, и он сам ответил: "Пидарас горбатый!" - и расхохотался так искренне, что я засмеялся вместе с ним".

Получив извращенное удовольствие от процитированного отрывка, я подумал о том, что уже пора скоро меня будет брать в истеблишмент.


источник: Топос