БЕСТОЛКОВЫЕ СЛОВЕЧКИ
Владимир Богомяков (30/04/02)

Говорит старуха с печки
Бестолковые словечки.
Эх, сначала чушь молола,
Ерундовину порола,
Подходящую ко дню
Всевозможную фигню.
Говорила вкупе с нею
Чепуху и ахинею.
Ну а завтра поутру
Будет говорить муру.

Говоря о бестолковых словечках, я конечно имею в виду не слова, произносимые противными голосами ди-джеев радиостанций. Там слова становятся не бестолковыми, а просто омерзительными. По радио передают разные песенки; когда едешь на машине, хочется иной раз песенки эти послушать, и непременным довеском идут голоса ди-джеев. Такого ломания, кривляния, такой пошлости больше нет нигде, наверное, – и такого же неумения связать между собой пару слов. Почему не запретят ди-джеям этим говорить? Почему не велят этим мандалаям просто музыку включить и молчать при этом в тряпочку? Куда как было бы лучше!

Есть другие слова, произносимые не диджейскими голосами (ди-джеи таких слов не знают). Слова эти много чего обещают, но мало что дают. Воздушный шарик лопается, и в руках остается одна пустота. Вот, например, слово «причина». Иванов, в чем причина того, что вы вчера напились и не пришли на работу? Варианты ответа: 1) плохое воспитание в семье; 2) тлетворное влияние улицы; 3) обстоятельства. Причина понимается в качестве философской категории, призванной вместе с категорией «следствие» зафиксировать такую генетическую связь между явлениями, при которой одно явление своими действиями вызывает другое явление. Я никогда не понимал смысл слова «причина». Я вчера убирал снег на крыше гаража, поскользнулся и пребольно ударился спиной. Почему это произошло? Крыша скользкая; вышел в валенках, а надо было в ботинках (они меньше скользят); зазевался, т.е. не проявил должной ловкости; при этой температуре воздуха крыша сильнее всего скользит, и проч. Преодолевая это затруднение, наш университетский преподаватель философии Федор Андреевич Селиванов указывал, что причина у всякого явления должна быть одна, но всевозможные факторы в качестве составных частей в эту причину входят. Предположим, некоему человеку очень сильно надоела его законная жена и он решил ее погубить. Тем не менее, убивать ее он не стал (охота потом париться на нарах!), а решил реализовать более хитроумный план. Жена этого аморального типа очень любила плавать, но плавать толком не умела. И вот человек берет ей путевку на море с надеждой на то, что она в любую погоду полезет в море и обязательно утонет по своей неумелости. Как это ни странно, – так все и происходит. Почему же утонула бедная женщина? По Селиванову причину этого составляет и путевка, взятая злодеем-мужем, и неумение женщины плавать, и штормовая погода. И – добавим мы – то, что в этот момент вблизи не проплывал спасательный катер. А не проплывал он потому, что спасатель запьянствовал. Запьянствовал же он потому, что его жена родила ему сына. А родила она сына потому, что... Короче говоря, стремясь собрать в причину всю совокупность факторов, мы уходим в дурную бесконечность и вынуждены сказать, что весь мир в целом является причиной того, что бедняжка потонула. Но так говорить глупо: зачем же тогда понятие «причины»? Мы можем сконструировать ту или иную причину по своему вкусу, выбрав самые действенные факторы, однако это – путь в никуда, т.к. в бесконечном для нас и неведомом мире всегда могут оказаться явления в тысячу раз сильнее повлиявшие на анализируемое событие. Если, мысля телеологически, мы вводим в наши рассуждения Промысл Божий, то и тогда слову «причина» не находится места, ибо Бога, в силу целого ряда обстоятельств, странно именовать «причиной». Не спасают положение и новомодные «системная причинность», «динамическая и статистическая причинность», «разветвленная цепь причинения».

Или вот словцо «бытие». Как с ним быть? Бытие, говорит учебник философии, это всеобщая универсальная единственная в своем роде способность существовать, которой обладает любая реальность. Святые отцы и церковные писатели считают, что нельзя одновременно бытие приписывать и Богу, и человеку: если Бог ЕСТЬ, то нет тварного, если ЕСТЬ тварное, то нет Бога. Через апофатическую бездну между Богом и человеком слово «бытие» не является мостиком. Если мы имеем бытие, то, конечно, и наши воспоминания и наши самые дикие фантазии безусловно есть, но тогда совершенно пустотным оказывается слово «реальность». Учебник философии не различает онтологическое и онтическое, тогда как начиная с Парменида бытие мыслилось не как способность хоть как-то существовать, но как основа существования. Бытие, по Пармениду, едино, неподвижно, совершенно; не возникло и не подвержено гибели. Оно похоже на глыбу круглого Шара; помимо него ничего нет и быть не может. Если мы не хотим впасть в пучину богомерзкого пантеизма (а мы не хотим в нее впасть), то тогда логично предположить, что бытие это все-таки не Бог, который выше всех человеческих наименований, но нечто Богом установленное для того, чтобы жизнь нашу определять. То есть, богословски говоря, речь идет о логосах или об идеях-волениях. Но идеи-воления не есть жесткие приказы делать одно и не делать другое. Они, говорит святоотеческая мысль, предполагают соработничество, синергию, взаимодействие человеческих и Божественных энергий с целью обожения человека, развития его абсолютного начала. Есть в нас и образ Божий, который тоже, конечно, есть бытие, требующее от нас диалогического усилия. Значит мы из своего относительного небытия (которого, по Пармениду, не бывает) взаимодействуем с бытием, чтобы приобрести немного бытийности, но даже ее получив, мы не достигаем полной бытийности. Очевидно, тогда, что есть нечто третье – не бытие и не небытие, а некое небытие-стремящееся-к-бытию-и-его-никогда-не-достигающее-но-перестающее-быть-просто-небытием. Слово «бытие» только все запутывает.

Или вот еще есть словечко: «демократия». Не так давно одичание общества достигло такой черты, что одни люди ругали других «патриотами», а те их, в свою очередь, «демократами». Я думаю, что все бы они очень удивились, узнав, что демократическое и патриотическое начало вовсе не есть некие полярные противоположности, но одинаково важные стороны общественной жизни. Только вот осознать идею демократии не так просто, как кажется на первый взгляд. Говоря о демократии, очень часто имеют в виду ее современную западную модель, однако если на Земле сейчас несколько самобытных цивилизаций, различающихся по способу отношения к реальности, то логично предположить, что проблема человеческой свободы может решаться ими по-разному. Кто такой этот «народ», который правит? Дойч считает нацию и народ социальной группой, в пределах которой уровень коммуникативной активности значительно выше, чем за ее пределами. Ну, да: пример народа – очередь в магазине. Ж-Ж. Руссо мутно рассуждает о прекрасном «народе в сущности» и о гадком, охлократичном, невежественном «народе в явлении», который есть быдло и слепая толпа. Скажем, Кант весьма жестко разрывал сущность и явление, но уже Н. Гартманн убедительно показал, что сущее в себе есть являющееся в явлении (в противном случае явление было бы простой «видимостью», но не явлением). И чем больше думаешь над тем, что же такое демократия, тем менее понятно, что же она такое и как она возможна: народ сам себе субъект, объект и средство власти – это похоже на паровоз, который сам едет, сам себе пассажир да еще и сам прокладывает рельсы впереди себя.

Тяжело приходится с бестолковыми словечками. Но есть еще словечки толковые, гладенькие, ровненькие. Вот с ними-то просто труба.


источник: Топос