НЕРАЗГОВОРЧИВОСТЬ
Владимир Богомяков (02/04/02)

Рисунок А. Галкина с сайта www.autism.ru

Написать нечто в буберовском духе меня подтолкнуло чтение в сети разного рода «форумов». «Форумы» – это такое место, где можно поговорить, пообщаться, но большинство людей, как оказалось, не испытывают потребности в разговоре, не хотят и не умеют говорить. Вот появляются с бессмысленными одноразовыми аутичными репликами какие-то виртуальные бесенята: похихикают от анаши, свистнут, пукнут и опять скроются в свои бесовские пространства. Вот забредет человек, который очень любит выражаться в общественных местах, забредет и выразится. Вот оккупирует форум всегда пьяная какая-нибудь Маруся и начнет под разными именами писать нечто совсем невразумительное, сама себе начнет отвечать и сама себя веселить. Наверное, и в жизни у нее так: встретив подруг, не говорит с ними, а использует их в качестве пассивных слушателей ее натужных нескончаемых телег. Но, скорее всего, подруги не хотят это слушать и не слушают, а тут Интернет и твои мудрые мысли повисают на веки вечные, и все новые и новые толпы людишек приходят и читают-читают-читают эту муру. Вот приходит проповедник (якобы), который всю жизнь произносит одну нескончаемую проповедь. Однако, настоящая проповедь – это разговор души с душою; здесь же нескончаемая проповедь обращена не ко мне и не к моему соседу, она обращена к некоему «человеку вообще», которого в реальности не существует, а значит – обращена в никуда.

И в самом себе обнаруживаю я треклятую эту неразговорчивость. Наверное, есть на белом свете не более человек пяти, с которыми мне интересно было бы поболтать. Я скучаю на застольях, на которых мне нечего сказать, кроме слова «пас»; я сижу букой в своей комнате и мне не хочется идти к кому-нибудь в гости, чтобы поговорить. Но это же неправильно! Так не должно быть! Еще лет десять назад я ночь напролет мог просидеть за разговором. Я тоже заразился этой неразговорчивостью.

Когда я только-только крестился, помню, в огромных количествах читал православную литературу (только ее тогда и читал). И вот там много говорилось, как это плохо и неправильно – христианство без Церкви. Но потом я убедился, что не менее плохо православие без христианства. То есть человек ходит не в католический собор и не в мечеть, а ходит каждое воскресение в православный храм, регулярно исповедуется и причащается, только от этого всего не начинает он сильнее любить тех людей, которые его окружают, тот народ, частью которого он является. Любовь оказывается попросту излишней и отсутствие ее тревоги не вызывает: ведь регулярно и как должно прочитываются утреннее и вечернее правило, отстаиваются службы, зажигаются свечи, в религиозном духе воспитываются малые дети. Почему так получается? Недавно я понял, что так происходит потому, что мы не хотим говорить с Богом, не хотим, как святой Иов, безумно требовать у Него ответа о нас самих и об этом странном мире, в котором все мы оказались. Молчащий Бог удобен в обращении: он становится просто фигурой речи: «мы с Богом», «они с Богом», «с нами Бог», «не дай Бог», и проч. Однако, Бог жаждет, чтобы его жаждали, чтобы разрезали руки в кровь, ломая свои скорлупки, чтобы хватали его за рукав и кричали Ему, и молили Его ответить, что же означает весь этот нескончаемый ужас. Но от Бога не ждут ответа... Не верят, что он ответит?

Иногда, представив себе заранее кто и что должен отвечать на наши мудрые вопросы, мы вдруг получаем за шиворот ведро холодной воды; увидев в ответ пожимание плечами или гримасу полного равнодушия, мы столкнулись со злостной неразговорчивостью. Однако, ее спровоцировала наша собственная неразговорчивость: мы не хотели услышать другого, мы хотели, чтобы он произнес какую-то реплику, придуманную нами для него, такую реплику, которую, по нашему мнению, он достоин произнести для нас, а мы достойны благосклонно выслушать из его уст. Однажды с одним писателем мы заночевали в деревенском доме. Перед сном выпили водки, закусили солеными рыжиками и пошли на улицу покурить вместе с хозяином. Для писателя хозяин, безусловно, был «народ», а значит, обязан был иметь глубинную мудрость: с хитрецой смотреть на окружающий мир, помалкивать, а потом, когда надо, срезать заезжего интеллигента верным словцом. И вот писатель спрашивает у народа со значением: «А скажи-ка, отец, вот ты прожил большую жизнь и что ты понял? Что ты из нее вынес? Какой вывод можно из твоей жизни сделать?». А тот пожал плечами: «Да ничё я не понял и ничё не вынес». Писатель потом еще выпил водки и даже зубами скрипел от огорчения: «Что за люди! Вот жизнь человек прожил, а зачем он жил, почему – даже и не задумается!».

Водка помогает разговору в том смысле, что ловко создает иллюзию разговора и разговорчивости. Глушит нудную рефлексию, постоянно тревожно спрашивающую, надо ли мне это говорить, и несомненным оказывается, что говорить обязательно надо. Притупляет наблюдательность, следящую за тем, как тебя слушают, – какая разница, как тебя слушают, раз речь плавно льется сама собой, подобно весеннему ручейку. Химические реакции в организме вдруг (любимое слово писателя Пелевина) приводят к тому, что слова поворачивают в неожиданном для самого говорящего направлении. Взяв бутылку-другую водки, человек и сам с собой может очень хорошо поговорить; наутро вспоминается, что беседа была долгой и содержательной, правда, о чем говорили – тайна сия велика есть.

Может быть, каждый из нас живет для того, чтобы совершить удивительный поступок или произнести некие заветные слова. А мы их все не произносим и не произносим. Слова не смолкают, но говорится все время какая-то чепуха, что-то третьестепенное и ни для кого не важное. Страшно, что люди умирают, так и не сказав своих заветных слов. И вот в один прекрасный момент человеку (народу, культуре, человечеству) может быть дан дар неразговорчивости, когда трудно становится говорить, когда старые каналы коммуникации теряют смысл, когда привычные слова вызывают тошноту. Но, может быть, из угрюмого молчания, боязни косноязычия, нежелания и неспособности говорить вдруг (любимое слово писателя Пелевина), проклюнутся поразительные неслыханные сияющие слова, от которых вздрогнет все сущее и начнется такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать.

• Мартин Бубер, "Я и Ты"


источник: Топос