ВЕЩИ
Владимир Богомяков (12/02/02)

Наверное, настоящие знатоки вещей посмеются надо мной, над моими наивными рассуждениями. А все потому, что долгие годы особого внимания я на вещи не обращал: не то, чтобы я боялся быть обвиненным в вещизме, а просто так уж получалось. Мир вещей по сравнению со временем моего детства очень сильно изменился, изменилось и отношение к вещам. Сейчас – «изобилие», присутствие огромного количества разных разностей в поле восприятия; я стал замечать вещи, мне стало нравиться ими любоваться, держать их в руках, не спеша осматривать, однако, все равно, мне до сих пор трудно говорить о вещах, а гораздо легче говорить о всевозможных абстракциях. Ничего слишком нового и умного сказать про вещи у меня не получится, но мне хотелось бы показать, насколько тупым и быдляческим является слово «потребление», с помощью которого описывают взаимоотношение человека и вещей. Оно такое же казарменное, как выражение «прием пищи», как выражение «склонять к сожительству» и проч. Декарт не слишком жаловал вещи и считал, что их сущность можно выявить лишь в количественном определении. Лейбниц же показал чудесность непротяженных «монад», этих подлинных вещей, первоэлементов в строении действительности. Мне трудно почувствовать монады, но я очень понимаю сейчас мысль Аристотеля и Фомы Аквинского о первой материи, количественно и качественно неопределенной, но входящей в телесность окружающих нас вещей и придающих им принцип индивидуации. Идет сложнейший спор между людьми и вещами, и мне хотелось сказать об их непростых взаимодействиях, тем более, что я в долгу перед вещами – столько времени уделял им до обидного мало внимания. Повсеместно считается, что относиться к чему-то как к вещи, значит относиться к этому чему-то как к простому объекту. Вот Саломея в опере Штрауса потребовала отрезать голову Иоанну Крестителю, т.к. ей просто хотелось поцеловать его голову в губы, а больше Иоанн Креститель совершенно ни в каком смысле ее не интересовал. Однако, я давно уже не могу считать вещи простыми объектами, хотя бы потому, что сам я - лишь чудесным образом соединенное между собой определенное количество органов-вещей.

Подмигивающие вещи

Это вещи, стремящиеся к особой интимности и интимной забавности. Таких много в парижском квартале Маре, в магазинчиках, продающих китч. Таково амстердамское мыло в форме шоколада, сыра, бисквита. Здесь же можно вспомнить нелепые телефонные трубки в виде то ли омара, то ли какого-то другого ракообразного (придуманные, к слову, С.Дали); бронзовую фигурку слона, которую я зачем-то тащил из Парижа; водопроводный кран-жабу, счастливыми обладателями ее мы стали три года назад; нелепый бамбуковый фонтанчик; бронзовые лошадиные головки-вешалки с рынка Сент-Уан, вот их я уговорил не покупать. Как о чем-то забавно-приятном Немиров пишет о целлофане и с ним можно согласиться. Схожий нрав у немировских картиночек и бумажечек. Существуют подарочки в восхитительной оберточной бумаге, радует сам процесс ее разрывания и нахождения там в глубине чего-то восхитительно-миниатюрного. Существует непередаваемое удовольствие рыться в книгах, старых афишах, открытках у букинистов. Курильщики анаши рассказывают об упоительном рассматривании винтиков, шпунтиков, бумажечек и проволочек. Из подмигивающих вещиц возникает поэзия коллекционирования с ее фетишизмом и «триумфальным дискурсом бессознательного».

Особые вещи

Это часто экзотические, старинные, диковинные вещи, обладающие особым смыслом. Или это кристаллы, камешки, аметистовые щетки. Это дорогие блокноты в кожаном переплете и с шикарной закладкой, красивые серебряные ведерки для шампанского, корзинки для пикника, плетеная мебель. Еще это старые елочные игрушки (некоторые даже из картона), которые мы в детстве доставали на Новый год, рассматривали, любовно перебирали. Еще это шкуры и чучела: у родителей в квартире всегда присутствовало сборище несочетаемых друг с другом вещей, но над всем царили чучела, рога и шкуры. Отцу в Африке подарили даже шкуру зебры и еще копье и щит африканского племени масаи. Родителям всегда дарили и разные экзотические статуэтки. Было, помню, деревянное многорукое божество (не Шива), про которого мой маленький сын спросил: «Ты видел там дяденьку такого, под тип паука, его Мудда зовут?» (Будду имел в виду).

Ненужные вещи

Вещи безразличные для человека, лишенные даже подобия души и тепла. Например, семейные трусы и майки 50-х – 60-х годов. Здесь может иметь место киническое высокомерие: Диоген, увидев, как мальчик пьет воду из горсти, выбросил свою чашку (впоследствии разбил и свою плошку, увидев мальчика, евшего чечевичную похлебку из куска выеденного хлеба). Или вещи становятся безразличны, поскольку человек безразличен сам себе. Ему все равно: пить ли чефир из кружки или из консервной банки, рухнуть ли пьяным на диван или на кровать, сидеть ли обдолбанным на стуле или на табурете. Советский человек стыдился вещей и слишком уж выпирающие, обращающие на себя внимание, роскошные вещи были ему, конечно, не нужны. К известному изречению «незаменимых людей у нас нет» следовало бы добавить – «и вещей тоже». Однако, недавно я был поражен изысканностью картинок в знаменитой советской «Книге о вкусной и здоровой пище». А картинка про жигулевское пиво – это чисто Сезанн. Кичливый француз наверняка наворотил бы омаров с креветками, а здесь: тарелочка и по каемочке скромненько так – «Общепит», на ней две сосиски и кусочек масла (!) и стоит бутылка пива того самого жигулевского из тех далеких лет, с корабликом, плывущим по Волге. Никогда! Никогда не почувствую я вновь чудесный вкус жигулевского пива тех лет! Nevermore!

Гадкие вещи

Есть невербализированные гадости в окружающих нас мирах и язык не поворачивается их как-то называть. Христианское сознание воспринимает как мерзостные предметы колдовства; так, Бодрийар пишет, что “традиционная крестьянская обстановка опасается зеркал, как чего-то колдовского”. Для всех одинаково гадки производимые сейчас для детей слизняки, пластмассовые мухи, коих предполагается подкидывать ближнему в суп и проч. Отвратительны жирные кастрюли в общежитиях, дешевая косметика и одноразовая разваливающаяся обувь. В школе мы покупали в аптеке безукоризненно новенькие презервативы и передавали по рядам самой примерной ученице, которая машинально брала презерватив в руки и, осознав что именно она держит, становилась пунцовой, в ужасе и омерзении отшвыривала от себя прочь эту гадость. Какими восхитительными бывают ароматические свечи и сколь мерзостны навязчивые индийские “благовония”! Как-то в Тюмени концертировал Борис Гребенщиков и завонял весь зал дешевой индийской парфюмерией. Какой позор! Иногда вещи кажутся нам омерзительными в силу своей неконтролируемости. Иногда неприязнь к ним связана с их вульгарностью, когда вещи исчерпывают себя одной лишь функциональностью.

Невидимые вещи

Золотая мышь филистимлян. Древние печати из агата. Пила, которой распилили пророка Исайю. Давидова праща. Жезл всеконтроля. Есть обаяние вещей, стремящихся к невидимости, к миниатюрности. Есть лихость изображения панорамы на рисовом зернышке. Бодрийар пишет об удивительном чувстве, рождаемом созерцанием стекла, которое неразрушимо, нетленно, не имеет цвета и запаха и являет собой словно бы нулевую степень вещества.

Неслучайные вещи

Крестик на тесемочке, который я никогда не снимаю.

Вещи реальные и долговечные

Очаг с огнем в центре жилища, место которого ныне занял телевизор. Семейные портреты, скульптуры и бюсты хозяев квартиры. Часы как “символ постоянства”. Географические карты, старинные и не только, которые можно часами разглядывать. Глобусы, старинные книги и офорты. Антикварная мебель. Наш чудесный желтый диван, удивительно удобный и основательный. Роскошные зеркала. Вещи из камня, дерева, хлопка, кожи, шерсти и льна. Кресло-качалка. Оправы за 200 долларов и выше. Бутылки виски, на которые так приятно смотреть (можно и не пить). Шоколад “Годива”, радующий глаз (можно и не есть).

Конечно, истинный знаток вещей посмеется моему наивному вещизму. Потомок меня не поймет: там, в будущем, вещи станут совсем другими. Предок тоже не поймет: однажды мы с А. В. Гофлиным ночевали в крестьянском доме в полузаброшенной деревне (помогали вселяться новым хозяевам), заглянули в чулан, сарай и везде находили массу крестьянских вещей, о назначении которых мы могли лишь смутно догадываться. Так и крестянин начала века, попади он в наши квартиры, не понял бы смысла и назначения многого в них находящегося. Я лишь хотел сказать о вещах что-нибудь приятное, т.к. чувствую свою перед ними вину.

• Группа «Аквариум»;
• Некоторые тексты Жана Бодрийара

источник: Топос