Потупив агатовые очи, она ждет встречи с ним смиренно. А вокруг пошловато раскинулись и развалились унылые структуры зримого мира, набухшие от удручающего избытка ясности. Это такая ясность, столкнувшись с которой, и стали говорить «ясен барабан». Истомилась она в пустыне тоскливых дней. Она не садилась в угол, боясь, что на нее, как на княжну Тараканову, вползет крыса. Она следила за собой: графики, схемы, таблицы, применяемые ею своеобразные статистические методы накопления первичного материала. Но, сколько за собой ни следи, все равно не уследишь: сегодня вдруг оказываешься в тупике, из которого нет выхода и быть не может; как-то все дороги сюда привели, а отсюда ни одна тропиночка не выводит. Ну и пусть разливает она вокруг сияние, подобно луне, – она слаба и истомлена. Иногда в бессонную ночь сидит она у костра, в котором полыхают благоухающие ветви алоэ, и до воронки смерти можно дотянуться рукой. В жилище ее всегда светотень, необходимая для распознавания причудливых образов-мотивов, но до воронки смерти можно дотянуться рукой. Разбилась рюмочка и на осколке как засветится-засияет Владимирский собор. Она прибегает к медицинскому дискурсу: каждый день находит новый диагноз для своей нескончаемой болезни. Не удается ей встрять ни в какое время и позади тоже время, не понять какое: есть время прошедшее-очевидное, а есть прошедшее-неочевидное, но это все не то; есть очевидно-кофейное, очевидно-поддатое, очевидно-бессонное, неочевидно-академическое, неочевидно-философское, неочевидно-художественное, неочевидно-мужское, неочевидно-женское, неочевидно-детское, но не то это все, не то... География требует ее всю: восток – сердце, запад – тело (Лондон – ноги, Париж – пальчики, Амстердам – печень, Аль-андалус – поджелудочную железу). В чердачном помещении, за дверью, обитой войлоком, где она проводит больше всего времени, бродят ясноокие стада снов; глаза глазами, но лица у них стертые, неочевидные и малоубедительные. В окошечко часто заглядывает Клингзор. Осененная сенью стыдливости, она томно трепещет, а бровушки ее цвета черного соболя. Иногда пронзает ее резко боязнь мертвенных галлюцинаций, вскормленных одиночеством; не верится ей, что вырастут маки и печаль ее утолят, что вообще придет весна с ее неправдоподобными пунцовыми розами. Под звук закипающего чайника она прикрывает глаза и возносится в обитель мечты. Она играет на лютне и видит его в синем хитоне на фоне призрачного пейзажа. Несмотря на его вездеприсутствие он так далеко, он непередаваемо далеко, нельзя выразить жалкими нашими словами, как он далеко. Блестят знамена любви.

На пути к ее избраннику птицы клевучие, Змиище о двенадцати хоботах, разная гадкая, вредная и подлая тварь. Еще на пути к нему метель, град и гололедные явления. С суровыми каменными лицами стоят его воины и, словно яйца страуса, сверкают их шлемы; крепкие кольчуги на сухих телах. Все застывает от ужаса, когда извлекают они белые лезвия йеменских гладких мечей, сверкающих мечей, питающихся плотью и кровью. И поклоняются ему Науй птица, царь Турец-сантал, левиафан с бегемотом и самая мелкая пташечка; и семжинка, и белужинка, и плотвиченка, и щученька, и дорогая рыбка осетринка. Когда стоит он у моря, робеют перед ним электрические скаты и акуловидные существа. У него всегда под рукой нуль-пространство и территория приостановленной жизни, и заглядывают ему в глаза ветер и огонь. Рядом с ним благоухает базилик и ветви, захмелев, качаются от ветерка, как станы стройных дев. Есть у него и шатер белополотняный под великим сырым дубом. Все есть. Стесняется он своей силы, которую прячет, чтобы сыра-земля смогла его носить. Может он обойтись и без коня богатырского, – служит ему тогда Бурушка косматенький. Бурушка лишь жалость и умиление вызывает, когда стоит у булочной и у прохожих булочки выпрашивает, словно он всегда голоден. Ее избранник ставит пламя свечи так, чтобы организовать вокруг себя все пространство, заполненное гримасами и мимикой трепетных существ. Там, где он, мостовые рудожелтыми песочками изнасыпаны, сорочинские суконца приразостланы, – не замарать сапожков зелен сафьян. Он один не боится любых расстояний и любых дорог. Он велит, чтобы строчками бумага расцвела, и она расцветает: буковки, что ягодки, крепенькие, черненькие, одна к одной. Он слышит, как среди веток воркует голубь, поднимает вверх лучезарный лик властителя и улыбается в ответ. Ему принадлежит все, но на дружеском пиру, когда допивают вино, он, взяв под мышку пустой бурдюк, идет в лавку. Все пушинками лежат у него на ладони, но он, чтобы позабавить торопливых, суетных существ, делает вид, что засыпает с открытыми глазами, и тогда они жадно заглядывают в его спящий глаз, чтобы увидеть там чудесные цветовые сполохи.

Вселенная, что бы кто ни говорил, не есть непрерывно повторяющееся событие. Каждый миг ее бытия блещет неповторимой новизной, не поддающейся уму новизной; и особой новизной блещут все наши встречи. Одинокая красавица обязательно встретится со своим избранником: она однажды пройдет в мудреные вырезы, куда и муравью не проползти. Встреча случится слишком далеко и близко-преблизко, над снежными просторами Российской империи, где под тяжестью снега гнутся еловые ветви. Пролетая в беспредельном пространстве, в настоящей бездне невозможно найти опору, невозможно закрепиться в неподвижной точке, однако, это случится. Он покажет ей, что зрение может и не доминировать среди прочих чувств. Будет пир всех чувств в сияющем существовании, моделью которого не является день и не является ночь. Будет цветущая долина, здесь освежится утомленное сердце. И там, где нет надобности в вечерах, наступит вечер, дарующий восторг. Они бросят ломтики яблока в чашу вина, и миг свидания продлится вечно. Продлится вечно в тех краях, где слово решает все, но люди могут быть вполне свободны от языкового измерения. В тех краях, где есть река, чистая, как кристалл, а над нею бриллиантовая радуга.

Иной читатель досадливо поморщится, прочтя все это. Что за одинокая красавица? Что за вечный ее избранник? Просто я написал это произведение в свой День рождения. А в такой день, бывающий один раз в году, я могу позволить себе писать то, что мне хочется писать, а не то, что вам хочется читать.

источник: Топос