ЧЕГО ТЕБЕ НАДОБНО, СТАРЧИК?

О, хлеб тебя не насыщает,
Каким диавол угощает.
Все тварное тебя прельщает,
Хоть дней влеченье пресыщает.
Чего тебе надобно, старчик?
Чего тебе надобно?
Умрешь не пробудившись,
Когда светлонебесны
Придут за тобой
Чувственный сон твой прервать,
Мысленный сон твой прервать,
Что-то мелькнет на долю секунды.
Мальчик, собака, берег реки...
Окунь, как ангел.
Окунь в очках.
Мама в очках...
До свиданья.
Чего тебе надобно, старчик?
Чего тебе надобно?
Старчик ответил:
"Сям-пересям,
Где море небесно
Все реки приемлет в себя,
Хочу быть уверен в невидимом я.
Хочу себя зреть
В этих водах небесных, текущих чирадно-выранто.
Ах, мощи хладны всегда.
Мощи хладны, чирандо-выранто.
Черна лутошка стоит без коры,
Не нарушив закона.
Бел мой правило, как сахар,
А я-то нарушил закон.
Жил понапрасну и в небо взлечу понапрасну.
Череп мой псы отнесут
В высокую конопель,
Ах, вы простите, поля,
Звери и добрые люди,
Что не крещен, не прощен,
В смерти всегда пребывал,
Что не видал я того,
Кто в тихий свет облачен..."
Старчик, ты, старчик,
Не знать тебе вод тех небесных.
Правую руку твою держит враг видим.
Левую руку твою — враг невидим.
Не для тебя он придет, Трисолнечный свет.
Не для тебя дня и ночи Владыка
Откроет себя.
Закроют твой разум, как черную книгу.
И вниз твоя тень полетит
В холод и мрак.


ПЕТЬКА ЯЩУР

Петька Ящур готовился лопнуть как будто сарделя.
Мертвым в сахаре быть он хотел, а не мертвым в дерьме.
Тихой праной страна наполнялась, непрочна как флокс, и кончалась неделя
Тихой раной влажнела страна. Пионеры готовы к зиме.

Как закружит, как спросит: "Откуда ты, парень, откуда?"
И небесны глисты запищат из кровавых ресниц.
Петька Ящур идет и должно быть готовится чудо.
Его ждет хоровод сероватых горбатеньких сниц.

Как за плечи возьмет, как в глаза и как в щеки заплачет.
Как подаст ему крест замороженной черной рукой.
Петька Ящур идет и, наверное, что-нибудь значит
Вечный ветер и голубь и вечный сплошной беспокой.


ШЕСТЕРОЧКА

Железные глазоньки скрытой природы,
Две циферки сонных в лице у хохлатого ибиса:
Единицаа моя - соловейковка церковка
И горбата шестерочка, падла, фетинья.

Как пойду без рук без ног Богу молиться.
И горбата за мной колыбается.
И горбата за мной, падла, шатается.
Сама поскрипывает.
Сама подпрыгивает.
Сама песни поет.

Как пойду на двенадцать зверей за советом.
Как пойду за двенадцать светил за ответом.
И горбата за мной, вертлянская,
И красится будто зарянская.
И всю ночь вертится вертушечка
Пока не закукует кукушечка.
Как пойду по дорожке меж глаз,
А навстречу все мертвые в чертовых шапочках.
"Вы откуда, друзья?"

"Из шестой из губернии,
Из шестерки-деревни
На шестой на версте".
"А куда вы, друзья?"
"Игогоница, милый, поспела.
Нам пора ерохвоститься".

Эх, Господь, для каждой шестерки
Припаси пожирнее туза.


НЕФТЬ

К концу двенадцатой недели
Земля Дагмары н Адели
Сквозь сон, сквозь череду мытарств,
Сквозь сто Эфирных государств,
Сквозь сто безглазых Совнаркомов,
Сквозь день, где в небе чертит знак
Параболический кутак.
Земля Дагмары и Адели
К концу двенадцатой недели...
На сердце смутный гиероглиф.
О вот и долгожданна твердь.
Тут, все тела свои нахохолив,
На берегу стояла Нефть.
Мы плачем. Мы лишь сон и падаль.
Мы плачем, что суров устав планет.
Что страшно ветр свистит, надежды нет.
И что рубин во лбу - России незародыш.
Что дух, малюсенький заморыш,
Ложится в дрейф...
Что руль разбит н сломана грот-мачта.
И что нельзя нам быть в веках
В пурпурных мантиях и черных париках.
Что на гаданьи ничего нам не сказало
С кровавой капелькой тяжелое зерцало.
Что есть ужасная загадка,
Далекий колокольный звон,
Во тьме сожженная тетрадка...
У Нефти миллион ежиных глазок.
У Нефти миллион прелестных сказок.
Про лазарет. Утильзавод,
Про скрытый под землей народ,
Ямайский перец и душистый кедр,
Про то, как нас следит из недр
Незримый сторож человеков...
А дети в небе били в бубен.
Был наш авось смертельно труден.
И салотопенный народец
Вел под ногами хороводец.
Соединяйся плуг с землею,
Соединяйся муж с женою,
А дерзкий сокол с вышиною.
И пролетарии всех стран.
Грузин - грузин. Испан - испан.


ГОРОДА

...и, обретя поводырей,
В горсти крыжовник
И объедки прежних родин,
Они заходят ночью в города,
Но двери и влагалища забиты
И у старух недвижных
Из ушей растет трава,
Ну а друзья доподлинно неясны.
А у бессонницы все узелки в глазах,
Но губы у бессонницы прекрасны.
Хотят читать планеты, как слова.
Хотят лечить чернильными руками.
Хотят украсить старую и драную природу.
Хотят являться в небесах народу.
Поводыри, однако, в петли превратились.
В горсти же больше нету ничего.
И не старух и не друзей напрасных...
Бессоница, губами замахав,
Как птица, между глаз Моих повисла.
Я - не они.
И я совсем не город.
И ни людей во мне нет,
Ни домов.
Лишь мерный бесконечный свет...
Но хриплым криком
Рвет его петух.
В моих дверях стоят поводыри.
В горсти крыжовник
И объедки прежних родин.


НЕ ПИШИТЕ ПРО ЛЕС

Не пишите про лес.
Вместо сосен стоят унылые люди.
Не пишите про небо.
Ведь небо
Лишь длинная очередь старых уставших людей.
Не пишите про реки.
Ведь реки -
Потоки серых людей изможденных.
Им страшно.
А вы выходите бродить в числовые поля.
И спать оставайтесь в том домике, где
Барабаши вонючие тюкают в стены.
И мама без глаз принесет вам воды.
И ваши безгрешные сны
Есть метрические пространства,
Где полжизни проводите вы
По закону непостоянства.
Пишите про Горбачева,
Про евреев, про крымских татар.
Не пишите про снег.
Ведь снег -
Это жмутся друг к другу сотни и сотни серых людей.
А вас замуруют в гэксаэдр
И гексаэдр выведут на орбиту Земли
И будут вам в уши вдувать, что родина слышит,
И что родина знает будут вдувать
Посредством радиоволн.


АГГА - СОБАЧИЙ ЦАРЬ

Агга - собачий царь
Листик лапой поймал.
Слуги врежут в ладони
Безвозвратности знак.
Слуги схемы начертят
Пролетных путей
Так называемой саранчи
Из нашего мира в другой.
И я просыпаюсь
От толчка в солнечное сплетение.
И в клетке скребется маленький
Так называемый хомяк.
Но хомяк он не фунт изюму.
Но хомяк не шухры-мухры.
И недаром в Успенке - деревне совхозной
Говорили под вечер тревожно:
"Комяки идут, комяки!"
Идут комяки:
У растений наступает минеральное голодание,
У девок от недостатка магния светлеют глаза.
И в стольном во граде Москве
Есть так называемый Кремль,
Посреди Кремля стоит стол.
В столе лежит советское знамя,
Ползают по советскому знамени Кроссастер, патирия
И рубена,
С чавканьем пожирающая мидий.
И все говорят:
"Мы крутые, Бердяева читаем".
И вcе говорят:
"Мы духовные, а все что-то стали бездуховные".
И все рассуждают
О Дьяволе, о Боге,
Будто им Бог Петр Петрович.
О, суки!
Не заботьтесь о человечестве
И оно вам скажет Спасибо.
Пойдите на улицу.
Он там будет сидеть.
Так называемый пес.
Если повезет, то увидите,
Как Агга - собачий царь
Листик лапой поймал.


ИНЕССА ЧУВСТВУЕТ ДАЛЕКИЙ ОКЕАН

Инесса чувствует далекий океан.
Инесса чувствует всеобщий Мирумир.
О, столько толстых, рыжих голубей в пенсне!
Те голуби шалеют по весне.
Сбивают с ног машины и людей,
Устроили на площади канкан...
Инесса чувствует далекий океан.
Там братаны задрипанный рапан
И властелин пучин левиафан...
Инессу обнимает голубок,
В пенсне которого блестит небесный мир.
Инесса жмурится под вечный мирумир,
А водоросли гладят ей лицо.
В мозгу лежит дремотный океан.
Но ставят сковородку на плиту.
На сковородку льют растительное масло.
Инессу чистят кухонным ножом.
Распарывают брюхо кухонным ножом.
Глаза ее слепы прокушено запястье.
Далекий океан, должно быть, пожелал ей счастья.
Веселый голубок, по ней тоскуя,
На двери ей прибей пятиконечную звезду морскую.


ДЕВУШКИ ИЗ РОЗОВОЙ БУМАГИ

В двух мирах двойные птицы.
В третьем — дворник матерится.
А в четвертом - над пустыней купола.
И везде своя услада.
И везде свой труп в мешке.
И везде своя засада,
Как верблюд в твоем ушке.
Где-то жизнь течет без рифмы
И коралловые рифы
И агаты и шуты
В окровавленном во рту
молча славят пустоту.
Там отпиливают пальцы
И наука на посту.
Я устал от созерцанья.
Я померк от ожиданья
Стали блеклыми мечтанья...
Я теперь не хызр, не сахар,
Не жемчужный бубенец...
Помоги мне стать счастливым,
Помоги мне стать красивым,
Просветленным, отстраненным,
Стать веселым, наконец.
Я в коротенькие лапы
Чудо-ножницы беру
И вырезаю много девушек из розовой бумаги.
Вот девушки для будущих времен.


ГЕНЕРАЛ БЕРСЕРКОВ

Мы рождены под странной геометрией,
Питомцы той унылой медицины,
Что очень плохо знает по латыни
И говорит, что, да - земля сырая.
И говорит, то, да - чесной народ.
И говорит: "В натуре пиво...
На тачку и к толстушке-раскладушке..."
И говорит: "Медуза вся без ног..."
А это и не ноги - это щупальца...
Но генерал Берсерков
Он хочет нам помочь.
Но генерал Берсерков
Смотрит на нас сквозь ночь.
Стар его серый китель.
Потерты его штаны.
Махариши Берсерков живет на орбите Луны.
А я ожидаю радость,
Душою чту Шивананду
И с Мишею Федосеенковым
Три бочки в пельменной пью.
Двойник мой остался в Сызрани.
Бэ Ельцын сидит в телевизоре.
Доверенные лица провиденья
Выходят из известного всем заведенья
Но генерал Берсерков верным помощь дает
Белый астральный голубь с ладони зерна клюет.
Страж в золотых паутинках
У Вселенной смотрит из чрева.
Мечтает милый Берсерков,
Что помирит огонь и древо.
Восьмиконечной двуцветной звезде
Хочет сияться всегда и везде.
И хочется каждой монаде чудесить
И каждому сердцу в ночи куролесить.
И очень желает каждый мудрец,
Чтоб не настиг его злой бадунец.
Эй, бабушка, не мучай Соложа.
Не тыкай его лезвием ножа.
Знай, волосок на носу теребя,
Генерал Берсерков - он любит тебя


НЕУТЕШНАЯ МАМА

И он вошел с зимой на морде,
И вздрогнул старый Фрейд в комоде.
Глаза смотрели вполнакала.
Слюна с клыков его стекала.
Послушай, друг, зачем все это?
Зачем нам смена тьмы к света?
Творец, нам явленный, как слово
И ритм, как сущего основа?
А мы живем, живем неспешно...
И только мама неутешна.
Я вижу девушку во сне.
Она бредет под небосклоном
И опускается на снег,
На тихий снег хрустальным лоном.
А мама плачет надо мной
И в небе проезжает поезд.
Зачем? Зачем? Скажи зачем?
Глаза смотрели вполнакала.
Мой друг сидел космат н нем.
Слюна с клыков его стекала.


ПАУЧОК

На перекресток выпал туз бубей.
А Сарра дрессирует паучка.
И паучок ложится в позу трупа.
Она ему дает за это супа.
А плохо делает - дает ему щелчка.
На стенке мать ее - огромный скарабей.
И холодно на письменном столе.
На перекресток выполз он в крови,
К себе прижав оборванные лапы.
А Сарра бросила на стол, покрытый льдом,
Свою священную колоду карт.
Она росла без папы.
Квартира - неуютный странный арт.
И плавно надвигается Содом
И страшен стол ее, покрытый льдом.
И страшно ожидание любви.
Паук глядит в нее глазами Византии.
Под маятником слизывает кровь.
И торжествует меж людьми любовь


ЗАВТРА

Художник-глазник по глазам меня мажет,
Как мажет купейный цыпленок. И даже
Как мажут плакаты, как мажут котлеты.
Как мажут свинцово и страшно газеты.
Но - завтра.
Оно наступает, как я на осколок бутылки.
Но - завтра
Безвидно и пусто.
Так подо льдом задыхаются окна.
На всех его хватит, священного холода.
Чего же просить?
На снегу хризантему?
Чтоб правило ночью иное светило?
Ах, в небесах незнакомый плясун
И у мурзилок соски обморожены


ДВИЖЕНИЕ К ХАМАРДАБАНУ

Лежат, принадлежат могильные поэты
В гробу и к солнечку был пятилетен план.
Крест водяной, все ангелы кружили.
Далекая страна, как говорят блатные.
Но, если в небе Мать, не страшен морзый лес.
И церковь на ладонечке.
И церковь на пригорочке.
И домик был на горочке.
Там ангелы плясали
И плакал дрозд про будущую жизнь.
Блуждает грамматическоe Я.
Ему навеки заповедано веселье.
А в небе все растет Хамардабан.
И пляшет, пляшет мелкий червячок.
Он пляшет на веревочку привязан.
И в дудочку играют.
Он пропал.


НЕУКЛЮЩЕЕ СОЗДАНИЕ

Горестным было пробужденье ея.
Луч вполз в зеницы, будто змея.
Днесь она в Азии.
Муха парила в однообразии.
Неуклюжее созданье.
Прости тебя Бог.
Высоко наше зданье
И тяжел потолок.
Свет обретши,
Но всем существом в полусоньи,
Движется,
Как самовластный укажет ей рок.
Мглистые лица.
Божии лики.
Только боится,
Что лыжную палку воткнут ей в бок,
Под ребро.
И тяжел потолок.
Высоко наше зданье.
Прости тебя Бог,
Неуклюжее созданье.
Хочется так нарядиться ей волком
И побрести, побрести тихомолком...
Утро. Сидит за бутылкой кефира.
В уши чего-то ей пепчут зефиры.
Только во рту ежедневный металл,
А в голове постоянный кристалл..
Она одевает какие-то боты.
Она непорочно спешит на работу.
Туда, где столов и дверей сочетанье.
В высокое зданье.
И там в забытьи
Проводит свои
Тихие дни.
И снова вечер.
Опять деревянная печень.
Огни.
Мужчины бензином воняют.
Подъезда жерло.
И тьма.
И кто-то во тьме этой будет стоять.
Тот, кто гасит светила.
И звякнет ключ о ступеньку...
И крик не успеет...
И горло наполнится кровью.
Но, вот она — дверь.
Электричество включит самовластный ей рок.
Спасибо, Господь, что сегодня снова не встретился лыжник
Тот, что лыжную палку втыкает в бок.


ГОРБАТАЯ МАТРЕШКА

В пространствах таятся пространства
А. Белый

Но, если только к криком петушиным
Весна свой грязный не откроет глаз,
Поедет по пригорочкам мышиным
Малюсенький печальный тарантас.

В пространствах ошиваются пространства,
Все на понтах с нахмуренным челом.
И мальчик - предводитель тараканства
С портвейнами нагими за столом.

Не вытряхнешь пространство из пространства.
Горбата ты, апрельская матрешка.
И я боюсь навечно здесь остаться,
Другое так и не узнав пространство.

А мальчик он шуршит, шуршит как книга.
А мальчик липкими усами Шевелит.
Красны его глаза и ветер не ворвется.
Безветрие и я хочу проснуться.
Во всех предметах чудится уже
Каюк алмазный, истребленье всякой плоти.

Закрой, закрой... Закрой скорей глаза,
Чтоб только, не дай Боже, не увидеть
Угрюмые весенние предметы, наш мир
И наготу твоих отцов.

Так и сиди с закрытыми глазами
Жди - и посланец точно принесет
Тебе масличный лист в разбитом клюве.


НЕПРОСТОЕ МЕСТО

Здесь место непростое, Леонид.
Здесь всякий видел то, как куст горит.
Здесь тусклый плод становится вдруг страшен.
Здесь место непростое, Леонид.
Здесь твой беззвучный сон вдруг шепотом украшен.
А у виска все звездочка горит.
Здесь место непростое, Леонид.
И кто же шепчет в зеркале овальном?
Ты спишь в моем дому изгнанником печальным.
И неразгаданны чуть слышные слова.
Здесь место непростое, Леонид.
Здесь червь в земле, а в воздухе сова.
Здесь тусклый плод становится вдруг страшен.
И странная твоя седая голова
Уставила в меня роскошный глаз.
О не смотри, здесь место непростое, Леонид.
Здесь даже шепчут в зеркале овальном.
И неразгаданны чуть слышные слова.
Здесь червь в земле, а в воздухе сова.
О не смотри, здесь место непростое.
В пространство выхожу нагое и пустое.
Начало ноября.


ДЕТСТВО ЗОЛОТОЕ В СЛОМАННЫХ ЧАСАХ

Детство золотое в сломанных часах,
В глазике потухшем, в спиленных лесах.
Сломанный учитель с глобусом во лбу,
Что же Вы молчите про мою судьбу?
Я хочу, как ангел. Ангел смотрит вниз,
Положив за щеку каменный ирис.


ИЮЛЬСКАЯ АНГИНА.

Июль сонлив и крысоват.
Швейцар сонлив и лысоват.
И у него двухвосткой в горле ползает июльская ангина.
В руках - газета.
Пять минут - и отъезжает в Монсальват.
И тут же возвращается.
И много серых строчек
Течет, как много серых речек
Вдоль серых берегов.
А у швейцара сын недавно умер.
Пусти, швейцар. Я не могу обратно.
На улице июль и волкодав.
А я, как видишь, не похож на волка.
Неужто ты не понял по зубам?
Но сгорбленный швейцар опять отъехал.
В свои бесконечный тихий Монсальват...


БЛАГОСЛОВИ СВОЕ ЖИВОТНОЕ

Бялагослови свое животное,
Грейпфрутов в овощном ему купи.
Последний Огонек ему купи.
И в нескончаемую ночь
Укрой получше тельце его потное.
А если будет утро, проследи
Чтобы не ело, чтоб не пило бы холодное.
И если будет день, то не забудь -
В 14.00 его пора доить.
И если будет день, то не забудь.
Глюкозу добавлять ему в полезное питье.
И если будет вечер, не забудь
Поцеловать его в разомкнутые губы.
И если снова будет ночь.
Ему присниться постарайся.
Под теплым, ватным и немного липким
Ему чеши тихонечко загривок,
Чтобы хоть на время перестал он думать
Про тот огромный и сияющий топор,
Что скоро с хрустом перерубит его шейку.


ИЗ НАС НЕ ВЫРАСТУТ ЦВЕТЫ

Из нас не вырастут цветы.
Когда Москва с Аддис-Абебой
Во тьме беседуют на ты.
Между Землею и Луною
Плывут во тьме учителя.
В моей груди — макет Кремля.
Вот спонсор ветра и дождя
С орлом на розовом погоне
Подъехал в мраморном вагоне.
Нью-Йорк смотрел с его ладони
На очертания людей,
Что неподвижны на перроне.
Наступит время все менять.
Кого любили - обвинять.
Предпочитать повидло хлебу.
Иметь в груди Аддис-Абебу...
И лишь бессонные коты
Во тьме беседуют на ты.
Из нас не вырастут цветы.


ГОСУДАРСТВЕННАЯ ПЕСНЯ

В государственной стране
Йони, сильные, как кони.
В государственной стране
Марс мерцает на балконе.
В государственной стране
Помирать - и то приятно.
На кровати, как Ура,
Да к тому же троекратно.
Троекратен, троекрыл
Крепкий красный нумеролог.
День, как праздничный пирог.
Кот в грязи бредет, как город.
Я бы крест нарисовал,
Только нету больше краски.
Я бы выборы провел
И сидел, зажмурив глазки.
Я бы..., я бы... В тишине
Тихо крался телевизор.
В государственной стране
Анархист грустил, как Сызрань.


ИЗ СТЕН ЛЕЗУТ ГВОЗДИ

Когда была защита снята,
Я ел соленый теплый суп.
Кусочек сморщенный моркови —
Мой заболевший дельфиненок.
Из стен бордовых лезут гвозди
И у меня тревожный пульс.
А у меня есть тоже море
На самой смутной из планет.
А у меня есть тоже горе –
Привычный гнет плохих примет.
Смотри, смотри, как лезут гвозди.
Не будь округлым, словно холм.
Не будь кротом, не будь министром.
Ты, брат нe ветер в поле чистом.
Ты — серый молчаливый лох.
Пусть этот звук тебя разбудит.
Бог не простит и не осудит.


ПАРОДИСТ

ЦИИН ООБИ ННУ.
Ты завершил свою войну.
И слушал колокол подводный,
Самозабвенный и свободный.
А по раскрытой книге плыл фрегат.
Ты улыбался и в руке сжимал агат.
ЦИИН ООБИ ИС.
Ты грозный пародист.
Ты говорил:
Смотри, могу я тоже сделать человека!
Ты в воздухе чертил остроконечную звезду.
Как первый лучик - маленький эсер.
Он в гробике уплыл в ЭС ЭС ЭС ЭР.
Как лучик номер два - коротенький асур
Он улетел в небесный город Ур.
Как третий лучик - мелкий дэвасур.
Четвертый лучик - нерожденный рус.
А лучик пятый - муравейный туз.
Где ж человек

ЦИИН ООБИ ННУ.
Ты говорил:
Я тоже сделаю страну.
И вот-
Постройки, стройки, новостройки,
Ревтрибуналы, птицетройки.
Вышкомонтажи, местокойки,
Единоверы и покойки,
Дерьмушки, храмушки, хромужки,
Анархмонтаж и мондомушки.


ЗЕНОН

Где дяхан с пауком расписывают пульку
Там бредит пулька траекторией полета,
А траектория не получается чего-то
Поскольку прав Зенон
И всяк летящий будет неподвижен
Раз время составляют отдельные "теперь"
И каждое "теперь" способно удручать
Как удручает нас мешок, набитый всякой дрянью.
И всяк летящий плачет в уголке
Поскольку всяк летящий неподвижен.
И со всех стен оскалился Зенон - отец застоя.
И не подвижны дяхан и паук.
И неподвижно время, как сундук...
Лишь сердце, как незримый урлачок,
По серым кувыркается сугробам.
И всякий, запершись на свой крючок,
Ждет Пасхи и пришептывает: с гобом.


АЛТАЙ

Зачем на машинах пишут "Алтай"?
Они не знают, что значит "Алтай".
Фамилия его была Рерих.
Он стоял в шапочке и с бородой.
В прихожей кто-то сказал:
"Давайте зарежемте..."
Бамбуковую палочку приставить к пупу.
Тростниковую палочку приставить к носу.
Он должно быть был врач. А жену
Его звали Елена.
После смерти она
В облачном небе носилась,
Сея тревогу.
Мальчик заплакал - она подлетела.
Что ты плачешь?
Кто-то там, в сундуке...
Ну, насмешил. Ну, потеха.
Шамбала скажет. Шамбала спросит.
Шамбала бар. Шабмала ек.


МУРМУЛЕТОЧКА

Что ни баба, то Кааба.
Что ни дядька - политрук.
Только красная собака
Заскулила поутру.
И из зарослей кипрея
Мурмулеточка, белея,
Выходила на простор
(Ростом с чахлый мухомор).

Ее губки, как у змия.
В ее глазках - энтропия.
Одета в серый пальтуганчик.
И на поясе - наганчик.
Она шагает, как тиранчик.
На голове ее - бубенчик.

И даже Солнце меняет свой знак.
И скоты выбирают смерть вместо жизни.
И комсомолец вяжет железный галстук.
И дядька - в углу ненужной бумажной клюкой.
И баба - в другом пигалицей или безделкой.
И книга - лишь пень да могила, да дохлый орел.
И глагол — он больше уже не глагол.
Он гвельф какой-нибудь.
Какой-нибудь тем гибеллин.
Какой-нибудь там пидор трапезундский.
Ох, и слава теперь не живая водица.
И Святополк теперь Святоклоп.
Доктор, доктор, убейте ее,
Ту, что зовут мурмулеточкой!


ПАРТОГРАФИЯ

Партографяя, йе.
Слишком мало всего на бескрайних российских.
Слишком мало в порывистых снах.
Если ветер со стуком в окно. Я не знаю.
Партография, йе.
Движим чаем, любовью, бессоницей, страхом,
Черепахой, Христом, Сатаной, Карабахом
И рукою, проткнутой ножом,
И последним Твоим этажом.
Я закром на ключ. Я не знаю.
Как из крана польется вода.
Партография, йе.
Слишком мало приходится жить.
Слишком мало в написанных книгах.
Слишком мало в словах.
Слишком мало в дожде.
Слишком мало всего на бескрайних.
Слишком мало всего. Я не знаю.
Партография, йе.


ЛИНИЯ

Пограничник не любил свою собаку.
На обед ей давал лишь земляных червяков.
И собака с горя стала вороной.
Гордой птицей с перебитым крылом.
А черный шар, подлетая к Земле,
Тихо гудел, тихо стонал.
Линия, линия, линия, ли...
Линия гордая, как Шварценегер.
Мальчик хотел стать актером,
А девочка кошкодером,
Но увидев гордую птицу с перебитым крылом,
Она стала человеком молчаливого подвига.
А черный шар висел над Заводоуспенкой
И у людей ухудшалась память.
Линия, линия, линия, ли...
Линия стремительная, как Брюс Ли.
Пограничник забыл про свою собаку.
Он стал толстый, много спал и плохо охранял границу.
Ему снилось, что в голове у него развелись улиты.
И хочется золоченой пилюли.
И вокруг - Господня земля.
И матушка-казарма в облаках.
И стремительность всего происходящего.
И заболит у тебя жевательная поверхность.
И сунут тебе кузнечика за щеку.
И три авроры подерутся под мостом.
И стоять тебе весь век с ведром морали.
И видеть тебе огненный крест Нарцисс на Люсином бедре
И руки в мусорном ведре.
Линия строгая, как Белинский.


ЧАЙ

Горячий чай да с сахарком
Там пьет небесная вся Русь.
Рыдает старенький главком
И тлеет нерушим союсь.
Чай, как дракон летит над миром
И плачут кошки по квартирам.
Чай закипает в стротосфере.
Клокочет сердце в сером звере.
Пусть смотрит в пепел человече,
Во сне встречает междуречье,
Пройдя межбожье и межножье
Он исчезает в бездорожье...
Горячий чай да с сахарком.
Мокрахас садйач йичярог. Ом.


Я НЕ МОГУ ПОПАСТЬ В РОССИЮ

В эту осень я стал реалистом и ждал противодействия.
А за окошком народ больше не ждал благоденствия.
Мертвые кадры, волхвы, мандарины...
Сэстэмный подход.
Брянщина, Дрянщина и Юрюзанщина...
Русский народ.
Полковнику в темячко воткнут флажок.
В соседнем колхозе - марксистский кружок.
Хэй, я не могу попасть в Россию!
В сентябре 86-го я видал Васильева.
Он грациозно крестится: "Спаси и помилуй!"
Он говорит, что над Плещеевым озером часто наблюдают НЛО.
И сам он наблюдал НЛО.
И бабушка моя наблюдала НЛО.
И знакомый грузин наблюдал.
И наблюдал весь город Мандельштам.
И полковник навытяжку наблюдая...
Хэй, я не могу попасть в Россию!
Вот уже месяц не строит ситар.
Раньше кузнечик по кличке Вишну
(А сам он из крымских болгар)
Пел на краешке черной бездны
О моих постыдных влеченьях.
Раньше пел - теперь обломался.
Ах, только б не рухнул мой внутренний Кремль.
Ах, только бы я не сломался.
Иду по безвольным дорогам,
Безвольные глажу плетни...
Порой очень долго сижу я в кустах
С молитвой в руке и с мечом на устах.
И - не закрываю глаза.
(Не увидеть бы дьявола)...
А время кукушкой берет управленца в белом трико.
О, скоро зима. О, скоро опять белизна, молоко.


РЕЗОНАНСНЫЕ ЦЕПОЧКИ

Приближается лень.
Приближается Ленин.
И лебедушку гладит по утру Коленин.
По ветвям все медузный, спермозный Малинин
И поет бороденка - беззубый Калинин.
Кофе пьет Каганович - бывший Есенин.
Режет хлеб и лениво сопит Воскресенин.
И лебедушку целит рассветный Границын.
Приближается соль и не спит Солженицын.
Приближается ля, приближается си.
Ленин в город выходит и садится в такси.
А Коленин зовет Рукина, Ногина,
Носина, Глазина, Попина, Пупина.
И лебедушке режут сонную шею.
Каганович билет покупает в Рассею.
Воскресенин ножом режет белые пальцы.
А Малинина колят штыками китайцы...
Вот разбилось такси и подвыпил Калинин,
И подвыпил Коленин и подвыпил Есенин.
Кто поет - кто теребит бородушку.
И хоронят, хоронят лебедушку.


РОДИТЬСЯ РЫБОЙ

... котят рожденных, нерожденных,
Сосущих Приму, изможденных,
В сырых бушлатах, в серых списках
И в шевелящихся сосисках...
Родиться рыбой.
Да-да-да. Родиться рыбой.
шеренги бледных Николаев
Приходят с бледных Гималаев.
Им неизвестна их порода.
Им слишком много кислорода.
Родиться рыбой.
Да-да-да. Родиться рыбой.
Когда б родители все знали
Их больше б бесы не терзали.
Когда бы сыновья хотели
Их больше б черти не вертели.
Родиться рыбой.
Но, если Родина не просто слово,
Но, если мы научимся любить,
Мы...


МОЛОЧНЫЙ ОБМОРОК ТВОЕЙ
ПУСТОЙ ВСЕЛЕННОЙ

Молочный обморок
Твоей пустой Вселенной,
Где будет лишь предчувствие вещей
И горечь от предчувствия рожденья,
Так девочка порой не хочет пробужденья,
Растаяв в облаках. И воронье
Смеясь, клубится в волосах ее.
Ах, мне не надо северной дороги,
Останкинской тоски и мертвых деревень...
Ах, мне не надо глины, формы, пробужденья.
О, горечь от предчувствия рожденья!
Неотвратимо - от бесформья к форме.
Неотвратимо - к постадамовой культуре,
Где перекладинами время и пространство.
Где Юг и Север, Запад и Восток.
И где конкретность рук моих и ног.
Так мир, покинув Твой,
Натужный я, живой,
Я открываю оба своих глаза
Внутри утробы иль противогаза...
Декабр, кефирь, феврарская дрессура,
Касотки крабаре дрессурен и трибун,
Мундирщики, сусальщики, сосальщики
Всех копошевен. И гопотный дух разит.
И рыжая обструганная девка,
Раздвинув ноги, в комнате висит.
И хриплая толстуха
Кричит кому-то в ухо:
"Лисичка - сестричка, а лисичка-сестричка?"
Вот лисичке отдельное.
Вот лисичке особое.
Вот лисичке противное.
Вот лисичке больное.
Вот лисичке грязное белье постельное.
Вот лисичке весь копошащийся клубок...
Однако, все послушней, все послушней мир вещей.
Когда-нибудь и покориться бы он смог,
Но время умирать.
А жаль.
Мне так захочется разрезать баклажан.
Минтаю мерзлому поджарить его спинку
И встретить женщину, как швейную машинку...
Куда иду я после жизни тленной?
В молочный обморок Твоей пустой Вселенной.


СТИХОТВОРЕНИЕ О ВЕСНЕ, НАПИСАННОЕ
ДАВНЫМ-ДАВНО

Гарцуйте упрямо, кентавры
Велит карандаш-аскет.
Пусть конская сперма грянет,
Как слезы, на мой паркет.
Вы обрывки моих пут,
Паскуды — дороги весенние.
Я пьян и целую в пуп
Усталость и невезение.
Там, где рот сеет буззвучное "СОС"!
В обычный мещанский вторник
Идет в пустоте Христос
(Наверное, это дворник).
Покаюсь и встречу смерть
В объятиях девственной лавки,
Оставив над миром висеть
Свои голубые плавки.
Ты, длинноногая, тихо грустить придешь.
(В желудке - кусочек торта).
Какая нелепость
Зачем же влюбляешься, ждешь...
А впрочем, какого черта!
А я буду этой весной
Пить с Блоком настой ромашки.
Грустить и играть с Сатаной
Сгоревшими звездами в шашки.
А я буду слушать ситар
Известного в космосе барда
И нюхать окурки сигар,
Что любит курить Клеопатра.
1974 г.


ЛЕТО

Цветок картофеля он нюхал.
Он Муравья следил в траве.
А электрод пищал в кудрявой голове.


ВИССАРИОНЫЧ

Бывший партаппаратчик Кондрат посвящен в тайнознание.
Нужен огнь, черный плат, Ундервуд, партбилет...
И на глиняных лапах выходит в соцполночь
Кот Виссарионыч...
Иерархи котов, вопреки фарисейской закваске,
Возрыдали, завидев дикретический глаз,
И фатальную страшную пасть, что зияла глубоко
И узрело владыку котов кошачее всякое око.
Лишь один, котик-миф, персонаж, котик-дротик,
Аритмичный и эгоцентричный,
Весь паршивый от самости
Вставил словцо,
Покраснел, захихикал и в лапы упрятал лицо.
И тотчас был разодран в кровавые клочья.
А товарищ проверенный лапы скрестил на груди.
Ибо время пришло.
Ибо плакал от счастья незрячий котенок,
Извиваясь, подобно змее.
Ибо в ночь маршируют коты,
Начиная свой яростный вой.
Ибо глотки теперь неземных акустических свойст.
Новый град, в небе коршун и топот бесчисленных ног.
Перерожденцы, сомнитесь в комок!
Вот в форточку крикнул Кондрат:
"Кнс-кис-кис!"
И в каждом из кис был большой звукосмысл.
Вот Кот возникает, как метеорит,
И шерсть его полной Луною горит.
Победной отвагой полна его речь.
В устах прорезается бритвенный меч.
Кондрат потрепал шалуна за бока.
И дал ему хека, и дал молока.


ДОН САЛЬВАДОР

Дон Сальвадор родился в недрах Солнца.
А на Земле опять была война
И победили, кажется, испанцы
Или другая славная страна.

Дон Сальвадор служил усердно Свету,
Пройдя сквозь линзу зажигал газету.
Он на красавиц наносил загар,
Чтоб их коварный полюбил завгар...
И вот в награду за его большое дело
Дон Сальвадор переселен был в тело...

Среди могил спал город Могилев.
Вот кто-то в шляпе вышел из дверей.
И двое пьяниц спорили впотьмах
Еврей то вышел или не еврей.


СТАРЫЙ ФИЛОСОФ КРЮГЕЛЬ

Она карлица вишневая. Губки ее пенятся.
А он старый, нудный философ Крюгель. На ней он не женится.
А это - памятник многометровый,
Похожий на тетку гражданки Петровой.
Непоседлива карлица, словно стрекозка.
Пальчик ее из воска.
Ах, старый, ах нудный философ Крюгель.
Он хочет свой домик и хочет свой флюгер.
Он хочет свой бисер. Он хочет свой кофе,
Он хочет чего-то там в Облсовпрофе.
Хочется петь - выходит пыхтенье.
Он хочет хотеть - уходит хотенье.
И с понедельника, что твой Иран,
Сохнет глухая в банке герань.
Прощайте, о карлица, с кармой плохою.
Прощайте, о Крюгель, с вашей трухою.
Прощай, неведомый нам вождь.
Вождь веки тихо закрывает.
Лишь только дождь.
Лишь только дождь
По бронзе клитора стекает.


БОДХИСАТТВА

Бодхисаттва нюхал георгин.
Вдалике трубили пионеры
И несли в авоськах Маргарин
Маленькие злые пенсионеры.

Он любил моллюсков бытия,
Ярко-алый георгин лаская.
Он вносил Восток в события,
Мысленно журавликов пуская.

А страна пускала голубков,
Вжав лицо в болотные обои.
И душа лежала глубоко,
На границе вечного покоя.


СБОРЩИКИ МЫСЛЕЙ

Федор и Павел - сборщики мыслей.
Они в медленном воздухе, как коромысло.
В мире Господнем строгий порядок.
Наши собаки спят между грядок.
Розами бредит наша зима.
Наши балконы вцепились в дома.
Наши планеты тверды и грубы.
И некрасивы наши гробы.
Федор и Павел знают закон.
Мысли пушисты возле икон.
Мысли колючи возле больниц.
Мысли сухие между страниц.
Важные мысли в бронзовых ртах.
Влажные мысли в снятых трусах...
Федор и Павел любят Высоцкого.
Им, чем бархатного, лучше жигулевского.
И еще они очень любят Москву.
Москва златоглавая встает.
Она говорит и весь мир ее слушает.
А голос у ней такой, что дрожит земля.
Огромные трещины землю рассекают.
Люди в трещины проваливаются, что твои таракашки.
Говорит Москва, говорит.
Голова у нее — Мавзолей.
Туловище под землей,
Зад вылезает то в Чернобыле,
То в Тегеране,
То вылез из дна под водой в Охотском море.
Федор и Павел — дорогие москвичи.
Ну что им сказать на прощанье?
Доброй вам ночи, дорогие москвичи.


МЕЖШАТУНОВ И КРИВОШИПОВ

Товарищ, гляди, экстрасенсы жируют.
Набрали портвейна мешок и пируют.
А Межшатунов и Кривошипов горюют.
Третий месяц как голодуют.
Экстрасенсам и дьякон и пономарь
Нарезают огурчик и подносят стопарь.
Говорят экстрасенсы:
"Мы спасем тебя, Русь!"
Улыбнулся из печки жареный гусь.
Эстрасенсным величьем ослеплены
На тарелке заерзали чудо-блины.
Межшатунов, Кривошипов заходят бочком.
Заедают соленым они паучком.
Перекрестятся, вместо сметанки
Наболтают в лохани болтанки.
Сплюнут с горечью, выйдут на улицу –
Таракан там тискает жужелицу...
Царство, царство, великое царство.
Так, вспотевши от страха,
Бегут караси не на юг,
Не на север, не на запад и не на восток.
Поезд пукает, поезд воняет
И везет миллионы пудов
Сушеного комарья.
Хлебопашества знамя
Реет над баней публичной.
Межшатунов, Кривошипов –
Гордое племя... Бе-бе...


РЫЦАРЬ НАВЕКИ

Рыцарь навеки, что мятый жасминный цветок.
Рыцарь навеки думал, что скачет на белый Восток.
Рыцаря лижет юный монгольский примат
И с берегов Вайтарани грязные мухи летят.
Мама, мама, что хочет ламбада?
Муха рвет с цветка лепесток.
И скрипящие двери ломбарда,
Как растянутый голеностоп.
Птичка плачет, а рыцарь скачет.
Будет вечно двенадцатый час.
Луч ума не проходит сквозь глаз.


ВЕСЕННЯЯ МЕЛАНХОЛИЯ

Как в детстве, подсажен на нижний астрал,
Какие-то нудные книги листал,
Где нудный чиновник бродил по Синьани
И понял - крестьян забирают в солдаты.
Эти солдаты лихи и поддаты
По полю скачут и так аты-баты.
По столу скачут и сяк аты-баты.
Собралися, дедушка, в Азербайджан.
Приехали, дедушка, в Азебаржан.
Но красные звезды есть красные звезды.
А белые цапли есть белые цапли.
А белые ноги есть белые ноги.
Где там механический дрозд из ширинки.
Эх, у горы, у горы Сисайшань
Белые цапли летают.


ПРАЗДНИК ИНТОКСИКАЦИИ

Если кучер, вот ты, не в салате удавыш.
Если, кучер, вот ты, в киселе не утопыш.
То возьмешь и поедешь -
Жесток в горле внутренний крест.
Так кружатся опять в тамасическом том хороводе
Много черных невест
В тамасическом том огороде,
Где картофель слезой гнильцы по серым щекам,
Там где репы глинистый ком
Призраком хронического гастрита,
Где какой-то турнепс или кротик какой-то
Усик серый и шепчет: Желтуха... Желтуха...
Много черных кружились.
(Раз белое есть, то и черное есть).
Много черных невест
В тамасическом том огороде.
Там с татарского ига
Алкоголь пребывает в народе.
Здесь у вечного немца
Пена пивная стекает с усов.
Здесь Синьор Помидор,
Чтоб смешнее, стоит без трусов.
Здесь Жванецкий зарежет свинью.
Теплым салом и теплою кровью
Угощате бесов с любовью.
Здесь плескают нефть по углам,
Чтоб не кончилась ночь.
Здесь не мать и не дочь,
Не отец и не брат.
Здесь в оконце смердит маскарад.
И щелкает эгокомпьютер.
Люцифер надырявит дырочек.
Чтоб потом в тишине,
Чтоб потом при Луне
Я спросил: Слушай, брат,
Может выйдем отсюда?
А на кухне билась посуда...
Есть же снег. Есть же небо.
Есть же что-нибудь там.
Есть же дом и сосна.
Он, тяжелый от водки лука,
Протянул свою дряблую руку.


ОНИ - ОТ КАИНА
(Обличенье в стихах)

Они - от Каина. А мы?
А мы - от Авеля.
И потому едим салат из щавеля.
А они - баранину с курагой
И похлебку с козлиной ногой.
Мы пьем "Саяны" с углекислым газом.
Они - детей пугают противогазом.
Мы пьем морковно-фруктовые соки.
Они по видео смотрят "Рокки",
Мы любим орехи и яблоки в слойке.
Они цемент воруют на стройке.
Мы обожаем картофельные пампушки.
Они спичку в зад вставляют лягушке.
Мы — цветную капусту в кляре.
Они - девок щипают в баре.
Мы покупаем хлебобулочные изделия.
Они покупают одеколон с похмелия.
Мы выпекаем блинчики с медом.
Они смеются над партией и народом.
Мы готовим фруктовое пюре.
Они ловят Би-Би-Си в своей конуре.
На нашем окошке - зелень укропа.
У них, что ни слово, то "жопа".
Нам ближе центр, а им - окраина.
Они от Каина, друзья. Они от Каина.


НА ГРУДЬ ЕМУ САДИТСЯ ГОЛУБОК
(Отчасти классическое)

На грудь ему садится голубок,
Но в голубка прицелился стрелок,
И ядовитый финик для стрелка
Уж держит темного царевича рука.
К руке же этой, злобу затая,
Ползет бесшумно влажная змея.
К змее, категоричен и суров,
Крадется тихо Павел — змеелов.
Но демон алкоголя - страшный Вова
Прогрыз, кривляясь, печень змеелова.
Бродячий ангелок под маковым плащом
Достал поганца огненным мечом.


ПОТЕРЯЛСЯ ЗАЙЧИШКА

Потерялся зайчишка.
Под немытые окна России,
Под Песняров и бессчетные стройуправленья,
И под вышестоящие органы.
И под инвалида с маленьким Сталиным,
И под народные деньги.
Миллионы народных денег.


ПЕСНЯ

Из единства - множество.
Под забор - крапива.
Новые начальники.
Новый календарь.
Накатив кагора,
Пляшет мандрагора
И въезжает в город
Новый государь.
А как наши звездочки
С капельками крови.
А как нашей матушке
Крысы сгрызли брови.
А наш добрый батюшка
Сутки дует чай.
Спи, любезный братец.
Спи и не серчай.


ОБНАРУЖЕНЬЕ ТАЙНИКОВ

Обнаруженье тайников –
Вот ремесло мое, мой ангел.
Когда я в черной епанче
В твою избенку лубяную
На красном заходил луче,
То ты топорщился в углу
Холодной радугой клыков.
Обнаруженье тайников. Да-да.
Я голубком в твой дом влетал
И ударялся о ковер,
Чтоб обернуться молодцом стальным.
Я говорил тебе: "Василий,
В другой губернии я таю сена стог
В которой спрятал ты запретный кочедык".
Ишь как ты бледен, как твой дернулся кадык!
Так было.
Ныне же, мой ангел, вокруг сплошные явняки.
А для обнаружения явняк уж слишком труден.


ЖИЗНЬ КЕНТАВАРА

Я чувствовал — меня не любят люди.
Был близок Хаос к далек Эдемский сад,
Когда-то виденный на асфодельном блюде...
И я во тьме чесал копытом зад.

Я чувствовал - меня не любят кони,
Которые приходят пить к реке,
За то, что я любил себя на троне.
На троне и со скипетром в руке.

И я не мог понять, зачем я небу.
Ведь для знамений много есть светил.
Молился весь свой век вину и хлебу
И ржанию расседланных кобыл.

Я жил раздвоенно, а значит, жил не зря.
Я встретил смерть, как свой последний стих.
Так совершенны небо и земля
И воинство прекрасное на них.


РАНЬШЕ Я БЫЛ СОСНОЙ

Раньше я был сосной
На границе черного цвета.
Ангел сидел подо мной
И в небе сияла комета.

Смотрели черный козел
И черный больной петух
Взглядом, как чернозем.
Взгляд и теперь не потух.


Я НАЗВАЛ ИХ ДЕРЕВЬЯ

Я назвал их - деревья.
Я видел их из окна.
Когда старушки в голове дремотной дребезжали,
А "Волги" черные под лампу заезжали.
Рабочий в небе молот поднимал.
И с книги я жука невинного снимал.


НА ГОРЕ ЕЛЕОНСКОЙ

Мы меняли походку и лица.
Был странный февраль,
И знамений просили, я ехали а ночь веселиться.
И молчал за спиной нерушимый наш край.

Кто же первый сказал: "На горе Елеонской..."
Это что за гора и к чему нам о ней говорить?
И зачем каждый вечер звезда над дорогой горит
И на нужных страницах раскрываются старые книги?

Мы закроем глаза и видим недавно умерших.
И трезубец "омеги" сияет в закрытых глазах.
Что же небо другое там, над горой Елеонской?
Это небо сияет лишь только в закрытых глазах.


НЕЗАТЕЙЛИВАЯ ПЕСНЯ

Во сне я видел водопад,
Похожий на меня.
Но неподвижною душа
Была при свете дня.

Молчал сидящий на цветке,
В себя направив взор.
И открывался мне в тоске
Холодный коридор.

И открывался мне в тоске
Унылый стылый мир.
И Гегель мелом на доске
Спираль свою чертил.

И мальчик кладбище планет
Нашел, судьбу кляня.
Во сне я видел водопад,
Похожий на меня.


Я НЕ БУДУ

Я не буду гречневой кашей,
Которую съест пожилой.
Я не буду им городом вашим,
Ни жилистой страшной травой.
Я не буду искать колени
Там, где коленей нет.
Я не буду просить ступеней
Там, где ступеней нет.
Я не буду смотреть медвежонком
Со стен и из разных углов.
Я не буду бежать собаченком.
Он хочет ласковых слов.
И не взяв ни Му-Му, ни денег,
Не купив билета к врачу,
Я сделаю свой понедельник.
Такой, какой захочу.


ГАЗЕТНАЯ ПОДРУЖЕНЬКА

Она холодными губами
К нему стремится в суп грибной,
Когда холодными ногами
Она идет к себе домой.

Она гадает на вагонах,
На седовласых и ментах.
A oн живет себе в погонах
И в нем живут тоска и страх.

Она по небесам читает,
Она по Библии живет.
А он в глазу зрачком болтает
И в полдень три семерки пьет.

Но газетная подруженька,
Но газетная разлучница,
Но газетная тверь документная,
Но какая-то погань бумажная,
Но какая-то пресса продажная
Их разлучила навек.


ОЖИДАНИЕ ПРАЗДНИКА

Черепаха вздыхает в груди.
В горле злая ставрида сидит.
В животе распластался орел.
В легких дремлют тигрица и вол.
На пупе виден дух неподвижного предка.
За стеною, кряхтя, в телевизор влезает соседка.


ОЗОРНАЯ ПЕСНЯ

Дай мне наесться
Железнодорожной травы.
Повырастают у меня колеса,
Быстрым поездом я стану
И помчуся на Восток,
Где мой миленький живет.
И будут во мне ехать
Семеро грачей,
Семеро врачей,
Двадцать семь генетиков,
Сто восемь стукачей.
И будет кто-то один без билета
С поломанным сердцем
В груди молодой!


КАЖДЫЕ 40 СЕКУНД
(Настоящее стихотворение)

Каждые 40 секунд
В нашей стране
Рождается психически неполноценный человек.
Этот факт слишком гол,
Чтобы ему называться поэзией...
Каждые 40 магических,
Электрических, вечных, бесконечных,
Грациозных, стрекозиных, смеющихся,
Живых, прозрачных иголочек-секунд
В нашей розово-бледной,
Орозовелой, ржавой с позолотой стране
Рождается — выходит из матового океана,
Выходит из-под готических сводов,
Возникает в кольцах дыма
Психически неполноценный человек
С тихой вечерне-неподвижной радостью
В глазах.


АГДАМ

В город приехал Агдам на колесах.
Осень и мокрый табак в папиросах.
Очередь, очередь - долгая мама.
И вот объявляют - нету Агдама.

Осень вставляет и город вставляет.
Город осенний Агдам оставляет.
А ночью увидел полковник Тарасов,
Что где-то за гробом есть черный Саратов.


КАРМЕН

Щелкунчик в нос.
Щелкунчик в ухо.
Щелкунчик серая старуха.
А у старухи злая дочь,
Которая не любит Дорз.
У дочери друзья - ханыги,
Которые кладут на книги.
Кладут с янтарными глазами
И молодыми волосами.
Так, причесав свою бородку,
Старуха уважает водку.
И дочь ее, идя на сходку,
В карман засовывает водку.
Друзья ее, как неформалы,
Пьют, елы-палы, что папалы.
Был день седьмой. Был вечер. Ночь.
Старуха и старухи дочь
И сонм невиданных ханыг
Затеяли искать занык.
Но водку выпили и выпили до капли:
И запах то ли псины,
То ли мокрой древесины.
Во лбу горит паскуда-неизвестность.
И, словно цаплин клюв,
В окне торчит древесность.
И был средь них один - ханыга Даниил.
Смиренье, кроткий нрав
Он с детства сохранил.
Поэтому ему кричат прямой наводкой:
"Послушай, Даниил, давай-ка дуй за водкой".
Ах, в этом городе, беспечном и нелепом,
Ах за прибацанною речечкой-рекой
Цыганы вольные живут в избушках. Хой!
Живут и в ус не дуют.
Бухлом они торгуют.
Упал наш Даниил в какое-то такси.
Давай, давай, браток.
Давай, браток, вези.
Туда, где что-то там
Трам-там "в пустых равнинах,
Ослы в перекидных корзинах
Мужья и братья, жены, девы.
Крик, шум, цыганские напевы".
И ночь, глаза свои приблизив,
Застыла и уставилась в лицо.
Поможет Бог, поможет дева,
Поможет вед, поможет веда.
Поможет нам Великое Кольцо.
И не хотелось больше водки.
Хотелося одну Кармен.


ПУТЕШЕСТВИЕ В ПОХМЕЛЬЕ
(постдепрессионизм)

Милый друг, я дикий и пустой.
Милый друг, я тяжкий и усталый.
Плюнув парафинною слюной,
В зеркале увидел глаз свой алый.

Эх, пойду немного погулять.
Если повезет, то выпью пива.
За окном Природа - моя мать
Хочет обнимать меня игриво.

Я пойду наперекор судьбе,
Хладный пот стерев со лба рукой.
Безотраден путь. Ненастен день.
Подо мной асфальт течет рекою.

Облсуд мне преграждает путь.
Комары впиваются в ладони.
Смотрит старец в куртке из болоньи.
Непохмелившейся подобен он сове.
Зловещ и Адидас на голове.

Горючий яд таскал я в животе.
Миражи шевелились в высоте,
Вот на двенадцатой версте
Дом Дружбы русских и болгар
(Возле него пяток татар)...
Хочу сегодня видеть вновь
Туру меж скудных берегов.
Она течет с терпеньем христианским.
Я шел и представлял бокал с шампанским.

Бокал, бурлящий в блеске молнии кровавой.
И песни и рыданья из груди.
Постиндустриализ Ам впереди.
Догмат единосущия в народе.
Невыразима удаль в сердце бродит.
За грань земли она меня уводит...
И возле средней 21-ой школы
Я прочитал в глазах людей укоры...

Мой конь, по направленью к Оренбургу.
Туда, где Коля Рок-н-ролл рожден.
Мой конь, по направлению к Петербургу,
Где мокнет медный Всадник под дождем.
Мой конь, по направленью к магазину.
Давай скорее, не тяни резину.
Пока душа жива и верит в чудо
Нас трудно взять и пуле и петле.
К Центральному пришли мы, а оттуда
Рассеял нас Господь по всей Земле...


ЗАПОЙ - 90

Запой, красавица, при мне.
А при тебе - твои обиды.
Со мною мрачный мой химизм.
С тобою светлый твой лиризм,
Когда тебя на свете нету.
Да разве и возможна ты
В том, что нагородили здесь
Лаплас с Ньютоном.

Из Генуи Вы шлете мне письмо.
Я выпил молока и пронесло
Опять какой-то бурой пеной.
(О так похоже на болота Дагомеи,
Да только в Дагомее нет болот).
Чтоб не болел живот лег на живот.
И в стену я смотрю,
Лазурных глаз не потупляя.
Как бы сказал, должно быть, Гумилев.
Да шлепнули.
Но всех не перешлепать.
Поскольку все умрем...

О чем же я?
О женщине, о муке.
Глаза слезятся.
Не сомкнуть мне глаз.
И каждый из суставов воспалился.
У Вас был муж, но, падла, застрелился,
Когда имперский зашатался столп.
А он был камергер,
А вы - его кариатида.
И у него был 30 сантиметров.
Нет-35.
Поэтому из ревности он мною был убит.
Поскольку всеми женщинами мира
Я должен обладть.
Да — должен.
Но, смогу ли?

Вы знаете, как сложно в голове?
В ней много есть сосудов.
В ней много трубочек,
Несущих кровь и прану,
И всякую там лимфу и мозги.
И вот, когда смыкаются сосуды,
Бывает очень тяжело.
Вы уж поверьте старику.
В глаза приходит темнота.
И страшно.
И, если есть Господь, то помоги.
И, если нет, то тоже помоги,
Чтобы остался жив.
Ведь жизнь такая штука,
Что надо жить.
Не хочется, но надо.
Верее, хочется, но только чтоб не зря.


ЛИНИЯ ЖИЗНИ
(Опыт мистического оптимизма)

Линия жизни идет до пупа.
Смеется прохожий.
Смеется толпа,
Линия жизни ползет по ноге
И исчезает в моем сапоге.
На облаке сидя смеется Добрыня
И рухнула крымского хана пердыня.
Шесть тысяч геологов ходят по кругу
И сообщают чего-то друг другу.
На радость народу
На радость отчизне
Линия жизни идет к коммунизне.


ПЕСНЯ СТАРОГО КУКАНЩИКА

Есть куканы безжалостны, как пламя,
Когда движенье плавное прервал,
Посуду бьют, простреливают знамя
И метрдотеля запирают в шкаф.
И вот ведут, ведут на кукен-кракен,
Подтыкивая вилкой, чтоб быстрей.
И создается безымянный ракен,
Как архетип эпохи скоростей.
И вот ведут, ведут на каркалыгу
По городу ночному без трусов.
Ребенок спит. Масон читает книгу.
И над страной созвездие весов.


ОДА НА ПРИШЕСТВИЕ ВЕСНЫ

"Хайль Гитлер!": говорит Зима,
Достав свой черный парабеллум,
И мертвописцы без ума
Рисуют белое на белом.

Вьюги злые, ах, вьюги злые.
Бросят бомбочку и — куку.
Вьюги злые, ах, вьюги злые
Утопили в снегах Баку.

Утопили в снегах Одессу,
Где душа моя ест виноград.
Утопили в снегах Москвессу,
Где душа моя ест все подряд.

Но Весна говорит: "А ну-ка,
Руки вверх распроклятая сука!"
И Зима, трепеща всем телом,
В рот сует себе свой парабеллум.


ЖЕЛАНИЕ

Я одену красные трусы,
Я вскочу на белого коня.
Я промчусь вдоль лесополосы
Так, что хрен поймаете меня.

Прискачу я в тихий городок.
Меж домами вьются шептуны.
Здесь, быть может, счастие найду.


САНСАРА, СКРУЧЕННАЯ ИЗ ПРОВОЛОКИ

Руке дают приказ на Запад.
Ноге - в другую сторону.
А глаз, как Берия убитый, умчался с воем на Луну.
Нос стал чернильницею в школе.
Катает ветер уши в поле.
А из бровей и из волос девчонки делают стрекоз.
Уже давно сидят ресницы
И все за переход границы.
Вчера расстрелян Экскремент,
Как самый вредный элемент.
В бочонок был забит живот
И выброшен на волю вод.
Свободу - сердцу.
А для письки - лишенье права переписки.


НЕПОЛАДКИ ВНЕШНЕГО КОНТУРА

В царство нужды и разврата
На шишкоплане влетел,
Кто в защищение брата
Мир сделать лучше хотел.
И на разбитых мечтаньях
Черные думы гнездятся.
А на поруганных упованьях
Безжалосны думы мостятся.
Молодец сидит и мысли посылает
А ответ, он, со временем всплывает.

Почему человек являет геройство
И левой ножкою своею попирает лунный серп,
А мир проявляет другое свойство
И к человеческому геройству слеп?
Почему в душе благородные порывы,
А на деле выходят обломы и обрывы?
Почему наше небо лишь место между бровями?

И приходит ответ, жужжащий как Эм,
В это место между бровями,
То есть в небо, где скачут планетки-шалуньи,
Где не ждет могилки, огонек горит,
Где идеи обретают свою зримость,
Где душа смотрит в свою неповторимость,
Короче говоря, в это место между бровями,
Которое некто раздвигает, как ноги...
И приходит ответ, что, дескать,
Неполадки внешнего контура.
Дескать, они во всем виноваты.
Надо же!

Или тот внешний контур,
Где кружится зеленый поток христианства,
Во льдах, на злых глазах,
У России трепещут 12 ее лепестков
И в ясной вышине страж не дремлет...
Или тот внешний контур,
Где все существа так лихи -
С перунами в волосах.
Достигают объекта, попирая святыни,
Энергетику гасят безжалостно,
Над законами жизни смеются,
Будто у них свой закон...
Или тот внешний контур,
Где 7 Божьих Духов
Крутят во тьме перламутровый шар-
Или тот внешний контур,
Где живые и мертвые переплелись,
Где кажет всем истукан
Перловую кашу зубов,
Скрепя ржавыми веками,
Забавляясь человеками...
Или тот внешний контур -
Кладбище мыслеформ,
По которому, словно макаки,
Скачут неистолкованные знаки,
Вызывая гуденье в шишковидной железе...

Эх, ты, грудь же молодая.
Эх, ты, жизнь ж трудовая.
Эх, неэыблема краса.
Эх, ночные голоса.
Эх, держите жезл рукой.

Эх, рутнок, рутнок, кукой.
Эх, пронесть, не оступиться.
Только в Боге раствориться.


РАЗЛИЧИ НЕЯРКИЙ СВЕТ

Различи неяркий свет,
Наполняющий предметы.
Сколько горя, сколько бед
Мнят в предметах экзегеты.

Я и сам из их числа.
Гибель в веточке почую.
Кровью ягода кисла.
В доме, как в гробу, ночую.

Ну а если о словах –
Бездна, липок страх, разруха.
"Цапфа", "цанга", "шлиф" и "шлих".
Шприц, познаемый вглубь уха.

Но в предметах есть и то,
Что прельщает нас и дразнит.
Пусть не радость, пусть не праздник:
Перчик, огонек, энзимчик,
Внутренний минигрузинчик.

Но в предметах есть и то,
Что несет нам сон и тяжесть,
Сытую отрыжку, вялость
И свиную тупизну,
Толстых ляжек тяжесть, вялость,
Сытость и зевок ко сну,
И приятную усталость,
Погруженность в теплоту, темноту н отупенье
(И, наверно, в Абсолют,
Если про него не врут).

Кроме этого всего
Есть в предметах свет неяркой.
Видеть научись его.


КАЗНЬ ГЕОЛОГОВ

Критериальный судья
Выделял тепло для генерации
Рабочего тела энергетической установки.
Свидетели поцеловали
Сандалии бога Ваю.
А зрители и пионеры
Сидели на красной циновке.
Судья был малый незлобный.
Просто у него был энтеробиоз.
Иначе говоря, много сантиметровых остриц
Паразитировали у него
В тонких н толстых кишках.
Судья сказал: "Давай, прокурор?"
Сказал и поморщился.
Прокурор сказал:
"Вай, плохие люди, сагиб.
Мой ходил на тот сторона.
Мой все видел.
Как они нередко усложняли
Взаимоотношения человека
С окружающей природной средой,
Внося весьма заметные
И непредвиденные изменения
В экологические системы,
В регуляцию биосферы в целом..."
"Так!" - сказал прокурор -
"Казнить их на фиг, гадов!
Главного геолога вывезти на мыс Херсонес
И там закозлить.
А его заместителя
Отправить на остров святой Елены.
А всех остальных - на орбиту Земли,
Куда мы запускаем всякий мусор.
И чтоб без права переписки.
А то - думают с ними шутки шутят!"
Сказал и спустил свои сточные воды
Свидетели, крякая, разошлись.
Разошлись зрители и пионеры.
Лишь кто-то маленький
Плакал в углу.
Плакал об этих бедных геологах.
И о тебе. И обо мне.
И о нашей страшной судьбе
В этом мире,
Где что-то всегда окружает,
Называя себя окружающей средой.


БОРМОТАВР

Из Бормотаврии любимой,
Из Бормотаврии далекой,
Из Бормотаврии родной
Шел бормотавр куда глаза глядят.
Но стали странности различные
Ему встречаться на пути.
То эффективная форма координации.
То руководство головной первичной партийной организации.
А бормотавр смотрел на небо.
А бормотавр свою долдонил мантру.
Но многостранности в обилии встречались,
Сознаньем бормотавра отмечались.
То воспитание кадров
В духе соблюдения государственных интересов.
То утверждение строжайшего порядка
Во всем деле руководства процессом коллективного труда.
Да-да. Всеобъемлем характер контроля.
Он постоянен. Oн оперативен.
Его постоянство и оперативность -
Непременное условие его эффективности.


БАЛЛАДА О SKl-ПИДАРЕ

У меня был друг.
Его звали Фомак.
Он забыл все слова,
Кроме слова "Чумак".
С утра было лею,
А теперь — зимак.
Наверное, мой ревер
Сошел с умак.
Я устал пить ча.
Я устал ча-ча-ча.
И, ухая, и, хохоча,
Я обращался: Скипидарче,
Придя, приди, любезный старче.
Ты - ускоритель всех людей.
Ты - ускоритель лошадей.
Ты - ускоритель верблюдов...
Когда малец средь пацанов
По пионер - я - лагерям скитался,
То часто, лежа на казенной койке,
Я слушал некий там забавен анекдот.
Вот... значит ехал по пустыне
На верблюде мужичок...
Нет-нет, на ишаке.
И вот ишак устал.
Ни шагу не идет.
И тут туркмен или узбек,
А может курд Ему я говорит:
"Я помогу тебе, приятель!"
И скипидару - плесь! –
Он ишаку под хвост.
Ишак заржал - и как рванет!
Мужик и говорит:
"Как же его я, бля,
В натуре, догоню?"
Калмык и говорит:
"Это есть беда. Не спорю.
Но готов помочь я горю".
И мужику на задницу
Он скипидарцу — плесь.
Мужик помчался. Ишака догнал .
И говорит: "Ништяк!" .
И вот хочу я Скипидар узреть.
Я концентрируюсь на Солнце
И познаю миры.
А Скипидара нет.
Я концентрируюсь на Луне
И обретаю знания созведий.
А Скипидара нет.
Я концентрируюсь на собственном пупке
И познаю тем свой телесный организм.
Но где же Скипидар?
И вот - является.
Но он не Скипидар.
Ski - пидар.


МЫ ВСЕ ТАМ БУДЕМ

(Стихотворение, в котором нет поэзии)
Мы все там будем,
Но разными самолетами.
Все нации и этнические группы развиваются.
Жизнь идет,
Но только нужно разумно вести жизнь.
Мы все там будем, друзья.
Совпадей!
Мы все там будем.
Рапопадей!
Поднимите же роль личности
И делайте все во имя человека.
Оммм!


ЗАЗАРА
(Блатная песня)

Зазара — это пляска без штанов.
Спросил Семен Ильич у пацанов:
"Если гнома нету дома
За нос тянут управдома,
Кто из вас на подвиги готов?"

Тут выходит первый карапуз.
Из штанов вытаскивает туз.
Почему же у туза
Соловьиные глаза?
И в открытые двери

Животворная входит гроза.
И в Приобье анархия,
Самовластно, как храм, как пастух.
И в селеньях заклятье.
По дороге бредет Святой Дух.

Эх, зажмурился дом
И зажал свои рваные уши.
Йонимудра тоски.
И с Шипулей ушел домовой.
Хэ, зазара-зазара, возьмите билет до базара.
Эх, зазара-зазара. Аразаза-разаза. Ой.

Вот второй карпуз.
Он выходит, как замуж соседка.
Он красив и румян.
Он идет многоног, многорук.
Кандидат голубиных наук
Ему строит козу, коммунизмы и глазки.
"Эй, холопы, то шива идет!"
А холопы все опы да опы.
Все прихлопы одни да притопы.
Возле попы.

Третий был карапуз.
Чернолик, как король Свазиленда.
Грациозен, как пальма,
И красив, словно конь на картинке.
Эх, глаза-то его
Хороши, как лесистые страны,
Где бредут мех дерев
Духи, гномы, шипули, бараны,
Чуки, геки, чернухи, белухи,
Кандидаты, тонкухи, толстухи
И питомцы святого Назара.
Тут звучит над землею Зазара.

Чу — четвертый пошел
Карапуз в луннном свете.
Тонкогубые волцы
В пенсне с золотым ободочком
Пью коктейли свои. Файвоклок.
В небе - туз и Луна.
На столе — пен и пенсил.
И отрубленный пенис в углу –
Красный чум преподобного Лу.

Эй, снимайте штаны.
То звучкт озорная Зазара.
Но Семен-то Ильич взял и помер
В прошлом году.
Пацаны - кто в тюрьме, кто в горкоме.
Кто в Небесной России
С чефиром в руке
И с соколом в третьем глазу.
А Россия, ты вся из заборов.
Я иду - все забор и забор...


ДЕКАБРЬ
(Заметки натуралиста)

Мой милый, мой декабрь - боец скота.
Мыши вьют гнезда наверху копен –
Декабрь будет долгим и продолжительным.
Снег после выпадения волос
Останется надолго на земле.
Лебедь несет на носу снег
("Лебедь" - партийная кличка).
Поздний грибок - поздний снежок.
(Трихопол поднимают в цене).
Декабрьский гром - к осадкам.
Лежит Румыния
И вытекает из-под нее струйка крови...


ГОСПОДЬ В КОСТЕР ПОДБРАСЫВАЕТ ВЕТВИ

Господь в костер подбрасывает ветви.
И месть несут слепые поезда,
Как сперматозоиды в тумане.
А я, бессоницей томим, прошу:
"Зажги хоть огонек".
Но шесть шестидесятников придут.
Эх, будет тарарай-ра вам, друзья.
Как хорошо, друзья, быть молодым.
Отражусь в озерах синих,
В чем-то там и в улыбке.
И превращу ноябрь, бля, в апрель.
Матросы и пассажиры, бля, твои
Приходят на помощь.
Если и музыкант, то ты - скрипка.
Если я всадник, то ты - кобыла.
Если я космонавт, то ты - открытый космос.
Если я декабрист, то ты -Сенатская площадь.
Как хорошо быть молодым.
Друзья, нам есть, бля, что сказать.
К талому ручью,
Пальцы окунуть в клавиатуру звезд.
Физики-лирики...
Эх, грустную нежность песни
Ласкают сухие губы.


ПАРАД ЭНЕРГЕТИЧЕСКИХ СУЩЕСТВ

Башлевая студентка Авербух
И два студента-младоосетина,
Какой-то пидор, зревший Святой Дух,
Какой-то Игорь, поступивший в "Рух",
Достали примитивный бух
И скорченных селедок двух,
И хлеба, газводы и прочего всего.
Броня крепка и танки наши быстры.
И аквиля нон каптат мускас
И айда бухать
Внутри у растопыренного мира.
Над миром,
Над его израненною кровлей детской
Летит-летит слепой орел.
Вокруг вянуще-розово-серого мира
Осколки бутылок, окурки и звездочки...
И первый был стакан.
Лимонноглазая студентка,
Танцуя внутренне канкан,
Дарила всем сафьян своей груди,
Лепя горбатого, и видя впереди
Его с душою ватной, но с железным елдаком.
А Игорь хотел быть понят страной.
Но не был понят, И что ж?
По родной стране проходил стороной,
Как проходит косой в сракотан дождь.
А пидор хотел быть понят женой.
Но не был понят. И что ж?
По родной жене проходил стороной,
Как проходит прямой гвоздь.
А два студента-младоосетина
Не хотели быть поняты никем.
Что там мама сказала, конопли и кушай урюк.
Короче, дружба народов.
И был второй стакан.
Туманится студентка.
И по ее ступеням листья ветр несет.
И из ее дверей глядит на нас Сион.
Она томительна и губы ее клейки
И осетин ее за волосы берет.
Они куда-то устремляются вперед
Уже бесплотны, розовато-белы,
Уже за той чертой, где вещи так тягучи,
Мир зыбок и медов.
И кажется, что рядом
Из розовых и золотых снежинок
Смотрела Эпилепсия на них,
Как семь гипнозов родины незримой.
А Игорь и второй бедняга-осетин,
Как Робинзон и Пятница,
Полны природы дикой,
Сидят, базарят на своем на островке.
Уходят времена, народы и державы...
Сидят, базарят на своем на островке.
И третий был стакан.
Дождем летит студентка.
И мухою зудит.
И клумбою цветет.
Два осетина рвут с нее цветы
И радуга поет на их клыках.
А Игорь выехал к границе небосклона
И звонко пал вдали от всех людей.
Четвертый был стакан
Все пятеро сплелися
В косой прибор, таинственный и древний.
Посмотришь под одним углом -
Похож на пни.
Посмотришь под другим -
На сотни серых дупел.
А в дуплах кто?
Не души ль наших мертвых?
А то "На небе, говорят, на небе"...
А небо - это что
А небо - это где?
Да, видел что-то там
Над нами голубое.
Все на него смотреть любили
И уверяли все, что это небо.
Но стали по нему ходить,
Как по газонам,
И затоптали вовсе это голубое.
И это голубое стало серым—
Косой прибор, таинственный и древний.
Косой, как дождь, который в сракотан.
Косой, как заяц на кладбищенском морозе.
Косой, как оба - и Линь Бяо и Конфуций.
Прибор для вызова энергетических существ.
И вот они идут на нас рядами.
На знамени их камень бел-горюч.
Идут в клубах тяжелых черно-синих туч.
И солнышки пищат на их погонах.
Безглазые их лица ближе, ближе...
(Эта картина удалась бы художнику
Константину Васильеву).
Идет вся, эх, Небесная Россия.
Под знаком дягиля
Хан-дерево цветет.
А на ветвях, на веточках его
Головок много шамаханских,
Головок много чемоданскнх,
Талтынских, рдынских, чепурынских...
Шибком шибает, гнет к земле-юрице
Гудящее из туч громово:
"Ом-м-м-м".


КРАСОТА ПАСЕТ МИР

Большая красота Мир ласково пасет.
А жилистый красот ей кваса жбан несет.
A миpa между тем валялась на мосту.
А мира между тем смотрела в пустоту.
Тогда как Мирин мир взирал на красоту.
Итак — инь иню рознь.
Бывает всякий инь.
Ленивый глупый, злой...
То ини для разинь.
Но, если ты, мой друг, приличный человек,
То инь себе найди такой, чтобы навек.
Навек — а дальше смерть.
Но что такое смерть?
Стена, бездна, дверца?
Если дверца, то куда?
Что, если там пустота?
Так в пустоту все время мира смотрит,
Пока красота мир пасет.
Но, если так, что значит красота
И почему ее так превозносят люди?
Сосуд ли то, в котором пустота
Иль пустота и даже не в сосуде?


ДЕДУШКА

Там возникали буквы водяные
На серой непроснувшейся воде.
Магометане, мертвецы родные
У деда шевелились в бороде.

Господь поет, а мы его не слышим.
Мы буквы земляные пальцем пишем.
И пальцем трем мы первоэлемент,
Как будто воробьиный экскремент.

Эх, дедушка, ты высунься в оконце.
Скажи, ты за Луну или за Солнце?
Сказал: Конечно, милый, за Луну,
А значит за Советскую страну.


ГОТОВНОСТЬ БЫТЬ УЯЗВИМЫМ

Готовность быть уязвимым.
И соглашаться: "Не Бог.
Не Бог, а, наверное, интуиция".
И сидя за чаем кивать:
"Да, все-таки что-то есть.
Что-то такое неясное.
Что-то такое невнятное..."
Готовность быть уязвимым,
Ласковым и химичным.
А ночью и в самолете
Простить у Бога прощенья.


КАРДИОЦЕНТРИЗМ

У моря кардиовалена
Он преклонил свои колена.
Прилив. Слюна.
И звезды в горькой той слюне.
Его босые двойники и крабы шепчут в тишине.
Уже не будет больше страха.
И из разомкнутой груди
Выходят юноши и знамя впереди.
Выходят щегольские звери и светлые учителя.
Выходит храм, выходит хохот.
Выходит бобр, выходит похоть.
Все то, что тайно в сердце обитало,


ДЕВОЧКА-ФИТЮЛЕЧКА

Девочка-фитюлечка в парке имени культуры
Видит бабочек из дряни, собачат из арматуры.
Видит, как один казах
С пидорасиной в глазах
Сжал портвей меж двух сосенок
И прется, словно поросенок
Видит, видит космонавта.
Он на спутнике летит.
Сверху зрит он алконавта
И перстом ему грозит.
Видит, видит Гаутаму.
По дорожке он идет,
За палец держит свою маму
И насупленно поет...
Ах, Парк, Голубой, нескончаемый,
Вечный и бесконечный.
Ах, Парк, для ненужных детей
И беспечных покусанных женщин.
Ах, Парк, для незримых существ,
Что под видом незримых веществ
Циркулируют в каждой сосне,
Открываясь людям во сие.
К девочке-фитюлечке подошел солдат,
Железными зубами кусая шоколад.
Солдат со съехавшей крышей.
Ему кажется, что он девочкин брат.
Стуча железными зубами, он говорит:
"Сестра, я никак не могу согреться...
Было много водки и перца,
Донна Ванна, кипятковая Анна
И сухая горчица в носки.
Но во мне не растаял лед.
Но во мне не растаял. Вот.
У меня вместо печени — лед.
У меня вместо сердца — лед.
Было много людей, сестра,
Но тебя я не видел меж ними.
За тебя я боялся, сестра.
Я думал — тебя убили..."
Девочка-фитюлечка плечиком пожала,
Свиснула и прыснула, резво побежала.
Она мчится - солдат за ней.
Зажигаются сотни огней.
Она забегает в лица
И пытается в них притаиться.
Она хочет укрыться в стволах.
Хочет спрятаться в детских глазах,
Но ее выдает страх.
Но ее выдает ее страх...
За девочкой гнался солдат очень долго,
Но все же настиг, перерезал ей горло.
И зачем нужно тело в этом Парке,
Где все не в серьез?
Хочет девочка — станет одной из берез.
Хочет - станет засохшей ватрушкой.
И съедят старик со старушкой,
Осеняясь крестом, под российским кустом,
Поделившись кусочком с лягушкой.


БРАТ, ГДЕ ТВОИ ГЛАЗА?

Брат где твои глаза?
Когда от ласк кинокефалов
Ты шел в запретные поля,
Желая вырваться из круга,
Там ел ярутку полевую
И делал новый амулет,
Ты все же думал, что статичен.
Брат, где твои глаза?
Когда ты, наступив на скепсис,
Ей гладил ровозые ноги
И видел, что она, как яшма,
И в что в руке ее лимон,
Ты все же думал, что статичен.
Брат, где твои глаза?
Когда в том городе, где крысы,
Где кровь в пергаменте окна,
Где Орден Бахуса, селедочный салат
И червь глядит на нас со дна стакана,
Тебя на кладбище несли в последний путь,
Ты, к сожаленью, думал, что конечен.
Брат, где твои глаза?


ПОДЗЕМНАЯ РОССИЯ

Дети бессмертья читали во тьме Патанджали пытливо,
Новая химса черна, а натура всегдашне черна.
Сердце бубнит гордецу вседневно, смурно, терпеливо,
Что предстоит молодцу путь золотого зерна.

Ах, не воззрети из недр в ваши жемчужные лица,
Что посрамляют комет радостный в небе полет.
Ах, как у ваших колес светят алмазные спицы.
Ах, голубиной четой небо к вам в гости придет.

К нам в непроглядность сюда кличут эфирные клиры.
Мглистый седой человек рваной увенчан звездой.
Лапками на потолке, о твоя брюхоногая мокша.
И в Читтаказе твоей побредем без Полярной звезды.

Мы в непроглядной нощи молодые глубинные гравы.
Знаем мы нрав вещества, жирную нефть и металлы.
Глазоньками по стенам насекомые кармы.
Я в Читтаказе твоей пляшет ресничный червяк.

Дети бессмертья во тьме чертеж проверяли пытливо,
Толща черна и черна на рассвете страна.
Далекая лава бубнит вседневно, смурно, терпеливо
Насколько прекрасен в нощи путь золотого зерна.

Посмотрят грунт. Как, подходящ ли для левкоя?
Здесь полк погиб за точку вечного покоя.