Пёска.
Драный, вшивый и, к тому же, всегда мокрый пёска отдыхал под деревом. В брюхе его плавала кошачья лапка, а сама бывшая обладательница её стояла неподалёку и привыкала жить на своих троих. На этот раз он был относительно сыт и, потому, не обращал на кошку внимания. Кошка же питала к пёске некоторую половую привязанность и втайне мечтала о совместных детишках. Но пёска, тоже втайне, хотел быть ближе к бомжу, приходившему каждый день поискать в контерне, стоявшем у дерева, еды. У бомжа же не было страсти к пёске. У него была страсть к контерну, и он всегда, доставая еду, старался нежно прижаться к нему. А контерн не отвечал на ухаживания бомжа. Зато он был неравнодушен к кошке, которая покачивалась на трёх лапках неподалёку, поглядывая на пёску.
Так мирно длилась эта райская жизнь. Здесь царила любовь. Пёску клонило ко сну, но он знал, что если заснёт, то бомж вполне может присмотреть у него в организме кусочек мясца. Пёска, разумеется, понимал, что звери и люди - братья и что брат должен служить пищей брату; если бы бомж умер, то стал бы доброй пищей и пёске, и кошке, и даже некоторым крыскам, которые выходили только ночью и не участвовали в полуденном отдыхе. Но жить-то ему всё равно от этого знания хотелось не меньше.
Вот идиллическая картина светлого капиталистического настоящего. Где находился в тот момент я, истории неизвестно. Может даже, что я и являлся этим самым пёской, но это маловероятно. Бомж, найдя капустный лист и бутылочку недопитого одеколона, удалился пировать, и пёска, наконец, смог поспать. Кошку задавило мусоровозом, приехавшим затем, чтобы арестовать контерн. Крыски, так и не появившиеся на сцене, продалжали спать. А Солнышко блевало, ещё не оправившись от вчерашнего.
В этот момент прилетела весёлая стайка птичек, которые с живым щебетаньем устроили... О, нет, я не могу вам сказать, ЧТО они устроили!

Сон в руку.
Мне приснился деревянный крест с подвешенными на нём человеческими сердцем и печенью. Вот же какие чудесные сны, бывает, снятся человеку. Другой бы стал думать - к чему бы это? А фрейдист - с чего бы это?
А я понял - мне приснился деревянный крест с подвешенными на нём человеческими сердцем и печенью.

Герой Дня.
Я герой - я сбросил из трамвая девку прямо рылом об асфальт. Вот как я.
Она сама нарывалась - не давала щипать за грудь. Так, значит, я правильно сделал, что скинул её с трамвая мордой об асфальт.

Власть.
Я был у реки. Было осенне, холодно, дождливо. Как вдруг - старуха. Я не видел откуда она пришла, эта старуха. "Откуда?", - спросил я её. И ответила она: "Я - власть. Я пришла из твоей жажды крови. А теперь ты почувствуешь меня на себе. " И она протянула ко мне свои руки-стволы. ОНА УБИЛА МЕНЯ!!! С тех пор я её больше не видел, но я знаю - она здесь. Я смирился с её присутствием, иногда даже поддерживаю, и всех, кому она кажется ненужной, заставляю любить её. Что с того, что она не моя? Она заботится обо мне. Как бы мы жили без неё, без этой доброй старушки? Не представляю.

Самка.
Человеческая самка разродилась нежеланным детёнышем. Её отличало от суки то, что любая, даже самая драная, сучка желает оставить потомство и не жаждет его погубить, а человечья самка расстраивается, делает аборт, пытается уничтожить своё дитя, а если дитё всё же, несмотря на её старания, выживает, она прикладывает усилия, чтобы довести его до судорог.
И вот, это красное сморщенное существо дрожало от холода и от осознания своей ненужности. А человекоматка отдыхала от боли, презрительно поглядывая на своё порождение, зачем-то поднесённое заботливой акушеркой к самому её рылу. В её пропитом мозгу крутилась одна мысль-вопрос: "На хуя?" В этот самый момент детёныш, наконец, победил желание жить, а может, это Природа распорядилась на редкость справедливо, и он, дрогнув, подох. Вздох облегчения пронёсся в воздухе и сменился возгласами ликования - орала от радости счастливая мать, довольно смеялась акушерка, даже главврач усмехнулся в усы. Только ребёночек не смеялся, наверное ему было всё же жалко покидать мир, так и не увидев всей его мерзости.

Самец.
А самец в это время отдыхал в вендиспансере, не подозревая даже, что у него есть детёныш, хотя бы и подохший. Орган у него ещё был воспалён, но опасность миновала - носу его уж ничего не грозило. Вот оно, счастье!

Как жить будем?
- спросил я себя. Долго-долго размышлял я над сим вопросом,но так и не нашёл ответства. Прозвучали отзвуки, знакомые с детства. И тогда я пошёл в толчок - посрать. Но там меня ждал пренеприятнейший сюрприз.

Адольф Гитлер.
Адольф Гитлер жив. Он живёт в тебе, когда ты мечтаешь о будущей своей счастливой жизни. Ты сидишь и мечтаешь о том, как ты выиграешь в лотерею кучу денег и построишь дом, приведёшь туда свою бабу и заведёшь детишек. Ты представляешь, как у тебя будет маленький сынишка, и как ты здорово его трахнешь в его маленькую попку. Ты воображаешь, как ты тогда, наконец, удовлетворив свои склонности, зародившиеся в тебе с раннего детства, будешь способен воевать с некими абстрактными жидами. В этот момент в тебе просыпается весь Третий Рейх и ЦК КПСС сталинских времен впридачу. Вот как в тебе живёт твой Гитлерок.

Мы идем пустынной улицей, зная что скоро будем убиты. Но нам не было страшно выходить сегодня из дома. Нам нужно быть убитыми, чтобы понять что-то такое, чего не знает никто из тех, кто нас убьёт.
А вот и они.

Монохроматор с прерызателем.
"Осторожно, окрашено!" Но я сел. Как можно думать о чистоте жопы, когда лицо в крови? Не помню, как это случилось, навороное, был нетверезв. Можид, дажде и упал. Или это жлобки отхеракомчили. Не хочту больше думать об том.

1.
В том, что я вдруг оказался один виновен тот случай. Было это давно. Это было ещё тогда, когда я умер в первый раз. После этого я умирал несколько раз, но тогда это было так ново и необычно... Поначалу я даже испугался. Но бояться надо было не того, что я умер, а того, что я из-за этого остался 1. Поначалу, мне показалось, что умер не я, а все остальные. Так всегда, например, когда человек обосрётся, ему кажется, что обосрался кто-то другой. Вот и со смертью то же. Говорят, после смерти людь попадает в рай, стало быть, я нелюдь. Никакого рая не было. Всё осталось прежним, только появилось осознание собственной смерти.

Исповедь.
Батюшка, грешен я. Намедня задушив я матерь свою, Марфу Трофимовну. Она блудила с проезжим офицером и честь папеньки, Царствие ему Небесное, порочила. Ну как офицер тот от нея ушед, тут я ея и того... А таперь является мне моя маменька и гот: "Будь же ты проклят, окаянный!" Ну я и понял - пора идти в церкву на исповедание, тогда Господь грехи простит и благословит на дальнейшее избавление белого света от всякой скверны. А что, батюшка, молчишь? Что, я крепко тебя, да? Да ты не серчай! Я это так, шутя. Ну, ладно, отдыхай, пойду я.

Пожрал.
Я пожрал - радость - и мне не надо ничего. Только бы гандон... Но за ним влом идти. А нужен! Чтобы моя тупая тёлка не зачала дитятю, без него моя радость круче. Моя радость здоровее.

Падающий столб.
Я спешил. Я не могу припомнить куда, но был в спешке. Может, я спешил навстречу судьбе. Последнее, что я помню - падающий столб.